Клятва. История сестер, выживших в Освенциме - Рена Корнрайх Гелиссен

На второй день мы чувствуем себя немного отдохнувшими и ходим по блоку, задаем друг дружке вопросы и беседуем – всем интересно, зачем мы здесь и долго ли нас будут так держать. Я надеюсь, что это будет бригада для работы под крышей. Хорошо бы в холодные и дождливые дни оставаться в помещении. И еще я надеюсь, что это не бригада вроде той, куда ушли Эрна с Фелой; об их работе даже говорить не хочется.

Данка уходит куда-то в собственный мир. Я вижу, как она перестает реагировать на окружающее, но понимаю, что это ее способ выжить. А сама тем временем слушаю, стараясь не пропустить ни капли информации; мой способ выжить – всегда быть в курсе.

– Может, нас отправят на кухню, – говорит одна из девушек.

– Ах, на кухне была бы еда!

– Интересно, что нас заставят делать?

– Это может быть все что угодно. Лучше не думать.

В разговор вступает еще одна девушка, но ее реплика адресована скорее окну, чем нам.

– По крайней мере, мы не снаружи. Погода сегодня ужасная.

Мы не ведем оживленных бесед. Чаще всего мы вообще молчим. Мы вымотаны и к тому же давно поняли, что лучше не заводить дружбу с людьми, которые через пару минут могут умереть. Здесь нет братства сострадания. Мы не обсуждаем наши беды или ожидания, а если о чем и говорим, так это откуда мы родом, но и эта тема слишком болезненна. Мы спим. Пьем чай. Хлебаем суп. Жуем хлеб. Мы ждем.

На третий день ничегонеделанье уже сводит с ума, и мы начинаем действовать друг другу на нервы. Неизвестность подрывает в нас остатки выдержки. Соседки по полкам то и дело вступают в перебранки. Отдых подействовал на нас хорошо. Еды мало, и нам по-прежнему голодно, но мы, по крайней мере, не сжигаем всю энергию тяжелым трудом. Хоть и не набираем в весе, но зато и не теряем его.

– Raus! Стройся! – Это четвертое утро. В блок входит санитарка лазарета. – Марш наружу!

Следуя ее команде, мы выходим из карантина и через весь лагерь шагаем к другому зданию. На двери написано САУНА. Внутри капо сообщает нам:

– Старую одежду бросайте здесь. Вам она больше не понадобится. На том столе новая форма. Schnell!

Мы голышом подходим к столу, расхватываем новую безразмерную форму и натягиваем ее на себя. Она в точности как наша старая одежда в серо-синюю полоску, грубая, словно свежая наждачка.

– Надеть передники! – Мы завязываем на талии чистые, белые, выглаженные передники, вновь выстраиваемся и парами покидаем здание. Затем шагаем назад через весь двор перед остальными женщинами, которые уже стоят на утренней поверке. Следующее здание, куда мы входим, стоит посередине лагеря – маленький, однокомнатный домик напротив наших блоков. Это кабинет Менгеле. Внутри медсестра приказывает нам вытянуть руки, чтобы секретарь могла переписать номера. «1716, – еле слышно повторяет она. – 2779». Странно, что номеров нет на нашей форме.

Снаружи мы, стоя лицом к поверке, строимся в ровную колонну пять на десять – наша новая, особая рабочая бригада. Интересно, где сейчас Эмма и заметила ли она вообще, что нас с Данкой нет?

Странно смотреть на поверку со стороны. Я никогда не видела столько людей в одном месте. Они выглядят жутко униженными, отчаявшимися, подавленными. «Нас здесь слишком много», – эхом звучит в моей голове, но я, встряхнувшись, избавляюсь от этого предзнаменования.

Краем глаза я вижу женщину со списком в руке и отмечаю про себя нечто странное в ее виде. Она появляется из-за дома, нервно озираясь, словно боится. Некоторое время она стоит, что-то царапая в своем списке, потом осторожно берет за руку одну из девушек и ведет ее к концу шеренги, а затем уводит за тот дом, где кабинет Менгеле. Они исчезают из вида. Тут до меня доходит, и сердце начинает бешено колотиться.

– Данка, мы попали в плохую бригаду.

Данка испуганно таращит глаза.

– С чего ты взяла?

– Одна из привилегированных только что увела отсюда не то подругу, не то родственницу.

– Кто?

– Не знаю, но она тут важная особа, если может спокойно разгуливать, пока остальные стоят на поверке. Это плохая бригада, и ей об этом известно. Мы не будем работать ни под какой крышей. Это смерть.

– Но ты не уверена?

– Нет, уверена. – Я оглядываюсь по сторонам. В голове прокручиваются возможные сценарии. Не проходит и секунды, как я решаю, что мы должны делать дальше, если хотим выжить. – Иди за мной.

– Куда? – Она смотрит на меня вытаращенными глазами.

– Назад, в сауну. – Я бросаю взгляд на нашу жуткую форму. Как я могла упустить? На груди нет номеров, форма новенькая, чистые белые передники – в точности, как на давешних подопытных жертвах. – Наш единственный шанс – найти старые робы, пока их не унесли, а иначе мы пропали.

– Но мы не можем!

– Мы должны, – свирепею я.

– Но как?

Мой ум уже переключился от ситуации, в которой мы оказались, к конкретным действиям, способным спасти наши жизни.

– Мы притворимся важными – будто мы блоковые или капо. Я возьму тебя за руку, поведу через двор и не отпущу, пока мы не войдем в сауну.

– На глазах у всех?

– Это, конечно, риск.

– Мы не можем. Нас точно пристрелят.

– Данка! Нас отобрали для опытов. Помнишь женщин с такими лицами?

– Которые собирали траву?

– Ты хочешь превратиться в зомби? – Я пристально смотрю ей в глаза.

– Нет.

Мы замолкаем, пока мимо проходит офицер.

– Но ты им станешь, если сейчас не пойдешь за мной. У нас есть шанс выжить и шанс умереть. Если мы пойдем через двор, то либо выживем, либо нет. Если останемся здесь, умрем наверняка.

Она хочет идти со мной, я это вижу, но страх сковал ее по рукам и ногам.

– Не могу, – шепчет она.

Я наклоняюсь к самому ее уху.

– Я собираюсь нарушить свою клятву. Я поклялась, что умру вместе с тобой, но это только если тебя отберут на селекции, а не если ты сама решишь умереть. Этого я тебе не должна! – Звук голосов в колонне жидкий и неуверенный. Эсэсовцы заняты пересчетом узников по ту сторону Лагерштрассе. – Если ты не хочешь слушаться, значит, ты решила расстаться с жизнью, но это без меня. Я иду в сауну – с тобой или одна. – Я молюсь, чтобы мои угрозы сработали и она испугалась и пошла со мной.

– Что мне делать? – Ее голос дрожит.

– Просто иди рядом. Больше ничего не требуется. Выше голову и верь, что ты важная особа.

Ее взгляд стекленеет. Она сделает, как ей сказано.

– А теперь давай руку.

Ее влажные холодные пальцы сжимаются в кулачок вокруг моих.

Я проверяю, куда смотрят эсэсовцы. Таубе кого-то лупит. Их внимание сейчас не здесь. Собрав все свое самоуважение, я воображаю, как облако Господне нисходит на нас с сестрой, как это было на горе при разговоре с Моисеем, и делаю первый шаг из шеренги. Мимо поверки, мимо бдительных эсэсовцев, мимо тысяч других узниц идем мы с Данкой, укрытые дымкой Сиона.