Аристотель и Данте открывают тайны Вселенной - Бенджамин Алире Саэнс

Дэниел – скотина.

– Ты ему не нравишься.

– Он мне тоже. Так что, теперь он твой лучший друг?

– Даже не близко.

– Чем занимались? Целовались?

– Тебе-то что?

– Просто спрашиваю.

– Не хочу я его целовать. Он ничтожество.

– Что случилось?

– Он эгоцентричный, самодовольный засранец. Да еще и тупой. И мама его терпеть не может.

– А Сэм?

– Папа не в счет. Ему нравятся все.

Меня это рассмешило.

– Не смейся. Почему ты тогда разозлился?

– Можем об этом поговорить.

– Ага, ты-то у нас мастер разговаривать по душам.

– Ну хватит, Данте.

– Ладно.

– Ладно. Какие у тебя планы на вечер?

– Наши родители собираются в боулинг.

– Серьезно?

– Они много общаются.

– Правда?

– Ты что, вообще не в курсе?

– Наверно, иногда я бываю немного отстраненным.

– Немного?

– Эй, я тут стараюсь, Данте.

– Тогда извинись. Я не люблю людей, которые не умеют извиняться.

– Ладно. Прости меня.

– Ладно. – Я слышал, что он улыбается. – Они хотят, чтобы мы пошли с ними.

– На боулинг?

Двадцать

Данте ждал меня, сидя на крыльце. Как только я подъехал, он подбежал к моему пикапу и забрался внутрь.

– Боулинг – такая скука.

– Ты хоть когда-нибудь в него играл?

– Конечно. Но получается у меня хреново.

– Хочешь во всем быть лучшим?

– Ага.

– Ничего, перебьешься. Может, будет весело.

– С каких это пор ты хочешь тусоваться со своими родителями?

– Они у меня ничего, – сказал я. – Хорошие. Всё как ты говорил.

– Что именно?

– Как-то раз ты сказал, что никогда бы не убежал из дома, потому что обожаешь своих родителей. Я тогда подумал, что это очень странно. Ненормально. Наверно, потому что мои собственные предки казались мне инопланетянами.

– Но они не инопланетяне, а обычные люди.

– Да. Знаешь, кажется, я поменял свое мнение.

– В смысле теперь ты их тоже обожаешь?

– Ага, похоже на то, – ответил я, заводя машину. – Кстати, в боулинг я тоже играю отстойно. Чтоб ты знал.

– Ну, спорю, что играем мы все равно лучше, чем наши мамы.

– Ну уж надеюсь.

Мы засмеялись. И всё смеялись и смеялись.

Когда мы оказались на месте, Данте посмотрел на меня и произнес:

– Я сказал маме с папой, что никогда в жизни больше не буду целоваться с парнями.

– Так и сказал?

– Ага.

– А они что?

– Папа закатил глаза.

– А мама?

– Да ничего. Сказала, что знает одного хорошего психолога. Сказала: «Он поможет тебе принять себя. Если ты, конечно, не хочешь обсудить все со мной».

Данте посмотрел на меня, и мы оба расхохотались.

– Твоя мама, – сказал я. – Она мне нравится.

– Она крепкий орешек, – кивнул Данте. – Но и мягкой быть умеет.

– Да, я заметил.

– Наши родители ужасно странные.

– Потому что любят нас? Это не так уж странно.

– Они странно выражают свою любовь.

– И это прекрасно, – сказал я.

Данте пристально на меня посмотрел.

– Ты изменился.

– Как?

– Не знаю. Ведешь себя иначе.

– Странно?

– Да, немного. Но в хорошем смысле слова.

– Вот и отлично. Всегда хотел быть странным в хорошем смысле слова.

Судя по всему, родители не ожидали, что мы в самом деле придем. Наши отцы пили пиво, а мамы – «Севен ап». Очки на табло были ужасные.

– Вот уж не думал, что вы явитесь, – улыбнулся Сэм.

– Представляете, как скучно нам стало? – усмехнулся я.

– М-да, ты мне нравился больше, когда не был таким нахалом.

– Простите.

Мы отлично провели время. Было весело. Оказалось, что в боулинг я играю лучше всех. Я с ходу набрал сто двадцать очков, а в третьем раунде – сто тридцать пять. Если подумать, то счет, конечно, так себе – но все остальные играли совсем отстойно. Особенно мамы – они слишком много болтали и смеялись. Глядя на них, мы с Данте переглядывались и хохотали.

Двадцать один

После боулинга мы с Данте сели в мой пикап, и я повез нас в пустыню.

– Куда едем?

– На мое любимое место.

Данте притих.

– Уже поздно.

– Устал?

– Вроде того.

– Сейчас всего десять. Что, впервые рано проснулся?

– Умник нашелся.

– Ну, если хочешь, я отвезу тебя домой.

– Нет.

– Ладно.

Ехали мы без музыки. Данте перебрал все мои кассеты, но не смог ничего выбрать. А я был и не против посидеть в тишине.

Мы просто ехали в пустыню – Данте и я, – не говоря ни слова.

Я припарковался там же, где обычно.

– Люблю это место, – сказал я.

Мое сердце билось так сильно, что я слышал каждый его удар. Данте молчал. Я дотронулся до игрушечных кроссовок, которые висели на зеркале заднего вида.

– Люблю такие штуки, – сказал я.

– Чего ты только не любишь!

– Ты что, злишься? Я думал, ты уже успокоился.

– Кажется, да, злюсь.

– Прости. Я ведь уже извинился.

– Я так не могу, Ари, – сказал он.

– Чего не можешь?

– Дружить. Не могу.

– Почему?

– Мне правда нужно это разжевывать?

Я промолчал. Он вышел из машины и хлопнул дверью. Я вышел следом.

– Эй, – позвал я, дотронувшись до его плеча.

Он оттолкнул меня.

– Мне не нравится, когда ты ко мне прикасаешься.

Долгое время мы просто стояли, не произнося ни слова. Я чувствовал себя крошечным, незначительным, неполноценным и ненавидел это чувство. Мне хотелось его побороть. И я решил это сделать.

– Данте?

– Что? – В его голосе звенела злость.

– Не сердись.

– Я не знаю, что делать, Ари.

– Помнишь, как ты меня поцеловал?

– Ну.

– Помнишь, я сказал, что это не мое?

– Зачем ты об этом говоришь? Я помню. Конечно, помню. Черт тебя дери, Ари, думаешь, я мог забыть?

– Я еще ни разу не видел, чтобы ты так злился.

– Я не хочу ничего обсуждать, Ари. Мне и так хреново.

– Что я сказал, когда ты меня поцеловал?

– Ты сказал, что это не твое.

– Я соврал.

Он поднял на меня взгляд.

– Не играй со мной, Ари.

– Я не играю.

Я положил руки ему на плечи и посмотрел в глаза. А он посмотрел в мои.

– Ты сказал, что я ничего не боюсь. Но это не так. Тебя. Вот чего я боюсь. Я боюсь тебя, Данте. – Я сделал глубокий вдох. – Попробуй еще раз. Поцелуй меня.

– Нет, – ответил он.

– Поцелуй меня.

– Нет. – А потом он улыбнулся. – Ты меня поцелуй.

Я обхватил его рукой за шею, притянул к себе и поцеловал. Я все целовал, целовал, целовал его – а он отвечал на мои поцелуи.

После мы смеялись, болтали и смотрели на звезды.

– Сейчас бы дождь, – сказал Данте.

– Мне не нужен дождь, – сказал я. – Мне нужен ты.

Он начертил свое имя пальцем у меня