Аристотель и Данте открывают тайны Вселенной - Бенджамин Алире Саэнс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– О том, что случилось. Они подружились, знаешь? Папа и Сэм.
– Забавно, – сказал я. – Папа ведь старше.
Она улыбнулась.
– Какая разница?
– Ну да, какая разница.
Девять
– Можно я поставлю ее в рамке у себя в комнате? – спросил я про фотографию, на которой брат салютовал отцу.
– Да, – сказала мама. – Мне она очень нравится.
– Он плакал? Когда папа уехал во Вьетнам.
– С утра до вечера. Никак не мог успокоиться.
– Ты боялась, что папа не вернется?
– Я о таком не думала. Заставляла себя не думать. – Она рассмеялась. – В этом я мастер.
– Я тоже, – сказал я. – Надо же, а я думал, что унаследовал эту черту от папы.
Мы рассмеялись.
– Может, повесим фотографию в гостиной? Ты не против, Ари?
В тот день мой брат снова появился в нашем доме. Странным, необъяснимым образом он вернулся домой.
Однако на мои жадные вопросы ответила не мама, а папа. Мама просто слушала, как мы с папой говорим о Бернардо, но не произносила ни слова.
Я любил ее за это молчание. А может, и за то, что понимал.
И отца любил тоже – за то, как осторожно он подбирал слова. Я понял, что папа – осторожный человек. А осторожное обращение со словами и людьми – прекрасное и редкое качество.
Десять
Я навещал Данте каждый день. В больнице он провел дня четыре. У него было сотрясение мозга, и врачи хотели убедиться, что с ним все в порядке.
А еще у него болели ребра.
Доктор объяснил, что трещины заживут не сразу, но переломов, к счастью, нет. Что же касается синяков и ссадин, то они заживут сами. По крайней мере те, которые на теле.
Плавать Данте запретили. Впрочем, он все равно не мог ничего делать. Разве что лежать. Но Данте нравилось лежать. И хорошо, что нравилось.
Он изменился. Стал грустнее.
В тот день, когда его выписали и отправили домой, он заплакал. Я обнял его. Мне казалось, он никогда не успокоится.
Я знал: что-то в нем изменилось навсегда.
Трещины в его душе были куда глубже, чем на ребрах.
Одиннадцать
– У тебя все хорошо, Ари? – спросила миссис Кинтана, испытующе глядя на меня, совсем как моя мама. Я сидел за кухонным столом напротив родителей Данте. Данте спал. Когда ребра у него болели, он принимал таблетку, от которой его клонило в сон.
– Да, все хорошо.
– Точно?
– Думаете, мне нужно к психологу?
– Что плохого в психологах, Ари?
– Сказано истинным психологом, – отозвался я.
Миссис Кинтана покачала головой.
– Помнится, ты не был таким нахальным, пока не связался с моим сыном.
Я засмеялся.
– Все хорошо. Правда. Что у меня может быть не так?
Мистер и миссис Кинтана переглянулись.
– Это такая родительская фишка?
– Какая?
– То, как мамы и папы вечно переглядываются.
– Да, наверное, – рассмеялся Сэм.
Я знал, что он поговорил с моим отцом. И что ему известно о моей выходке. Известно им обоим.
– Ты знаешь тех мальчишек, да, Ари? – Миссис Кинтана снова посерьезнела, как прежде, но я и не был против.
– Знаю двоих.
– А оставшихся?
Я решил пошутить:
– Нет, но мои кулаки помогут это выяснить.
Миссис Кинтана рассмеялась. Это меня удивило.
– Ари, – сказала она. – Ты безумный мальчик.
– Да, наверное.
– Я понимаю, что дело в твоей преданности, – сказала она.
– Да, наверное.
– Но, Ари, у тебя могли быть большие неприятности.
– Я плохо поступил. Знаю, что плохо. Но что сделано, то сделано, а объяснить почему я не могу. Этим парням ведь ничего не будет, так?
– Может, и нет.
– Ага, – сказал я, – станут, что ли, копы серьезно заниматься подобным делом?
– Меня не волнуют эти парни, Ари, – сказал Сэм, глядя мне прямо в глаза. – Меня волнует только Данте. И ты.
– Я в порядке, – сказал я.
– Уверен?
– Уверен.
– И мстить остальным ты не собираешься?
– Пока только подумываю.
На этот раз миссис Кинтана не засмеялась.
– Нет, – продолжил я. – Честно.
– Ты выше этого, – сказала она.
И мне очень хотелось ей верить.
– Но я не собираюсь оплачивать Джулиану врача.
– Ты сказал об этом отцу?
– Пока нет. Но раз эти ублюд… – Я замолчал на полуслове и начал снова, подбирая слова: – Раз эти парни не собираются оплачивать лечение Данте, то и я за Джулиана платить не стану. И если папа хочет отобрать у меня за это машину – пускай отбирает.
На лице миссис Кинтаны появилась ухмылка. Она нечасто ухмылялась.
– Дай потом знать, что решит твой отец, – сказала она.
– И еще кое-что. Джулиану никто не запрещает идти к копам. – Теперь ухмылялся я. – Только, думаете, он это сделает?
– А ты знаешь толк в уличных разборках, да, Ари?
Мне понравилось выражение лица Сэма.
– Кое-что знаю, да.
Двенадцать
Папа не стал спорить со мной об оплате больничных счетов Джулиана. Он посмотрел на меня и сказал:
– Я так понимаю, до суда вы решили дело не доводить. – Он задумчиво покивал сам себе. – Сэм поговорил со свидетельницей. Вряд ли она сможет опознать нападавших. Очень маловероятно.
Отец Джулиана пришел к нам домой – поговорить с моим папой – и, уходя, выглядел очень недовольным.
Папа не стал продавать мой пикап.
Тринадцать
Казалось, нам с Данте толком не о чем говорить.
Я взял у его отца сборники стихов и принялся читать ему вслух. Иногда Данте останавливал меня и просил: «Прочитай снова». И я перечитывал. В эти последние летние дни между нами что-то неуловимо изменилось. С одной стороны, я чувствовал, что мы стали ближе. С другой – что сильно отдалились.
Мы оба уволились с работы. Даже не знаю почему. Наверное, после того, что случилось, все это казалось бессмысленным.
Однажды я выдал дурацкую шутку:
– И почему в конце лета кто-то из нас обязательно оказывается покалеченным?
Ни он, ни я не засмеялись.
Навещая Данте, я не брал с собой Ножку: она любила на него прыгать и могла сделать ему больно. Данте по ней скучал, но знал, что я поступаю правильно.
Как-то утром я пришел к нему и показал все фотографии своего брата. А потом пересказал его историю – так, как понял ее из газетных вырезок и папиных ответов на мои вопросы.
– Хочешь, расскажу все сначала? – спросил я.
– Давай, – ответил он.
Мы оба устали от поэзии и устали от молчания.
– Короче, моему брату было пятнадцать. Он был сердитым. Вечно сердитым. Я это понял из разговоров с сестрами.