Башня. Новый Ковчег-2 - Евгения Букреева

цеплялся к нему, больше по инерции, чем от злости, между ними установилось что-то, отдалённо напоминающее дружбу. Может быть, дело было в Кате, которая сглаживала и гасила их спонтанные стычки, а, возможно, и в чём-то другом — в чём, Кирилл не понимал, да и не старался понять.

— А чем тебе здесь не нравится? — Кирилл, чуть прищурившись, посмотрел на Степана. Их глаза встретились, зацепились, и эта внезапно образовавшаяся связь натянулась тугим канатом, зазвенела, тонко и опасно, так, что никто в комнате не решался произнести ни слова, выдерживая паузу и давая им обоим время прийти в себя и не сорваться.

— Слишком много лишних.

— Да-а-а? — Кир притворно-удивлённо оглянулся по сторонам. Потом опять уставился на Васнецова. — Извини, не вижу тут лишних. Все свои.

— Свои? — ухмыльнулся Стёпка и пренебрежительно мотнул головой в сторону Сашки Полякова. — Этот тоже свой?

Презрительные нотки, явственно прозвучавшие в голосе Васнецова, покоробили Кира, и он зло ответил:

— Для меня — свой. Говори, чего пришёл.

— Этот свой всех нас заложит, не успеешь оглянуться. Он уже на низком старте.

— Ну знаешь, — подала голос Катя, но Сашка дёрнул её за рукав и встал.

— Я пойду, — сказал спокойно, ни на кого не глядя.

— Да, Сань, чего ты, — Марк Шостак тоже вскочил, преградил Сашке путь, потом повернулся к Васнецову. — Хорош, Стёпка.

И, обведя глазами остальных, протянул совершенно потерянным голосом:

— Ребят, ну вы что? Хватит уже. Так нельзя.

Лёнька сделал каменное лицо. Он, явно, был на стороне Васнецова. Но Марка неожиданно поддержал Митя.

— Марк прав, так нельзя. Любому человеку нужно давать второй шанс. Иначе… — он не договорил, что «иначе», смутился, как смущался всегда, когда на него смотрели, но потом собрался и сказал, обращаясь уже к Кириллу. — Кир, Стёпка с тобой хочет поговорить по поводу убийства генерала.

Тихий Митин голос звучал уверенно, и, может быть потому, что это сказал Митя (Митя, который сто раз отмерял, прежде чем отрезать), Кир понял, что все они — все, кто сейчас пришли сюда, верят ему. Про стакан. Про то, что он видел. Несмотря на то, что кроме Кира, никто больше этого не заметил. И Кир, пытаясь подавить ревность и злость, которые непроизвольно вспыхивали при одном только взгляде на Васнецова, глухо сказал:

— Ну давай, валяй. Говори.

По словам Степана выходило, что и его отец, и Павел Григорьевич не верили в естественную смерть генерала.

— Они на этой почве, кажется, даже сдружились, хотя мой отец Никиного всегда терпеть не мог. А теперь прямо не разлей вода.

— А толку? — хмыкнул Кир. — Мне-то они всё равно не верят. И стакан этот ведь так и не нашли.

— Не нашли, — подтвердил Стёпка. — И скорее всего, уже и не найдут. Погоди!

Он остановил Кира, заметив его возмущение и нетерпение.

— Тут другое. Понимаете, все зациклились на этом стакане — был-не был, а ведь кроме стакана есть ещё кое-что.

— Что? — не удержался от вопроса Марк, но Степан даже не повернулся в его сторону. Он продолжал смотреть на Кира.

— Кирилл, а где твоя рубашка?

— Рубашка? — не понял Кир. — На мне рубашка, а что?

— Да не эта. А та, которую ты с себя снял, чтобы генералу под голову подложить, — и, видя, что Кир по-прежнему его не понимает, нетерпеливо прикрикнул. — Ну не тупи. Когда я тебе сказал, что надо сделать массаж сердца, нет, даже раньше, когда мы генерала положили на пол, и нужно было приподнять ему голову. Помнишь, ты снял с себя рубашку и скатал её в валик.

Кирилл всё ещё не понимал, куда клонит Стёпка. Он думал только о стакане и о том, что Савельев ему не верит, потому что считает тупым придурком, и у него совершенно не укладывалось в голове, при чём тут его рубашка, о которой зачем-то вспомнил Степан.

Тот вздохнул, закатил глаза, а потом принялся объяснять, как маленькому:

— Я потому говорю сейчас про рубашку, потому что её тоже не было. В столовой не было.

— Убрал кто-нибудь, — неуверенно сказал Кир.

— В том-то и дело, что никто твою рубашку не трогал. И даже не видел. Я потом спрашивал у Веры, и она мне сказала, что никто, ни она, ни её родители, ни прислуга, что убирала потом столовую, никакой рубашки не нашли. Тебе не кажется это странным? Ты-то точно свою рубашку не забирал. Я это хорошо помню, мы с тобой тогда вместе ушли, и ты был в одной футболке.

— Ну да, — подтвердил Кирилл. — Может быть, кто-то из медицинской бригады взял?

— Да кому она нужна, твоя рубашка? И вообще, когда бригада появилась, они первым делом генерала перенесли в гостиную и уложили на диван. В столовой никого не осталось. Ну или почти никого. Кроме этого Рябинина.

— И ты хочешь сказать… погоди… А зачем Рябинину моя рубашка?

Вместо Стёпки ответил Лёня Фоменко.

— Он мог вытереть стол твоей рубашкой, а потом забрать её с собой. Как и стакан. Во всяком случае это объясняет, почему стол был сухим.

— Вот именно! — воскликнул Степан. — И у Рябинина в руках был портфель. Вот это я точно помню. И Ника тоже. Мы ещё с ней над этим посмеялись, когда сидели в кабинете у Ледовских. Все же обычно ходят с папками, ну у меня вон отец постоянно таскает всякие документы в папке, а этот с дурацким допотопным портфелем. Наверно, даже кожаным. В кино видели такое? И ещё, мы когда с тобой сидели в коридоре после того, как нас выгнали, Рябинин мимо нас проходил. Помнишь?

Кир отрицательно покачал головой. Этого он действительно не помнил. Стёпка нахмурился.

— Ну так я помню. И помню ещё, что когда он вышел из квартиры и куда-то побежал, портфель этот у него в руках был, а когда вернулся — уже никакого портфеля не было. Он в портфеле мог все унести запросто. И стакан, и рубашку твою.

До Кирилла наконец-то стало медленно доходить.

— То есть… ты хочешь сказать, что это сделал этот пузан с портфелем?

Стёпка Васнецов пожал плечами.

— Это одна из версий, но нас не послушают. Наше слово против слова Рябинина — это пшик. Рябинину доверяют. Павел Григорьевич говорит, что Рябинин был правой рукой генерала, всегда причём. Ледовской ему верил. Да и зачем ему убивать Ледовского? Чтоб его место занять? Или он ещё на кого работает? Да ну, бред какой-то…

— Не бред.

Это сказал Сашка Поляков. Сказал неожиданно громко, привлекая к себе всеобщее внимание.

— Не бред, — повторил он чуть тише, но