Башня. Новый Ковчег-2 - Евгения Букреева

серьёзно не пострадал. Во всяком случае он по-прежнему был жив и здоров, разве что физиономия и лысина стали пунцовее, чем обычно, да по-стариковски подрагивал подбородок — мелко и неприятно, вызывая чувство брезгливости и почти животного отвращения. Но ключевое слово было «жив», а значит, Хозяин всё ещё нуждался в Юре. Или не решался убрать, ибо Рябинин был своим, по происхождению, связям, по чему-то ещё. В отличие от него, Кравца, который своим никогда не был. Он был полезным, но как только польза от его смерти перевесит пользу от его жизни, его тут же пустят в расход. Антон это чувствовал чутьём мелкого хищника, которому в жизни требуется ловкость, ум и изворотливость, чтобы уцелеть как можно дольше в этой безжалостной пищевой цепочке.

Сейчас его однозначно приносили в жертву, потому что привести Савельева в руки убийц (Савельева, каждый шаг которого мог быть отслежен и будет отслежен) равносильно публичному самоубийству. С тем же успехом Антон мог прямо сейчас пойти в центр общественного этажа и повеситься на глазах у многочисленной толпы. По крайней мере, так будет быстрее, чем потом с ужасом и содроганием ждать, кто до тебя доберётся раньше — Савельевские ищейки или свои, которые, разумеется, к тому моменту своими быть перестанут и с удовольствием вонзят клыки в твою глотку. После убийства Савельева свидетелей не оставят.

Всё это Антон Сергеевич Кравец прекрасно знал, а где не знал, там догадывался, и это его не злило и не возмущало, а так… слегка расстраивало. Сам, по большому счёту, виноват, когда подставился, позволил насадить себя на крючок. И теперь оставалось лишь трепыхаться, да надеяться на чудо.

И чудо не заставило себя ждать.

Явилось в лице бывшего начальника энергетического сектора, Вадика Полынина.

* * *

— Антоша, — жена Кравца осторожно поставила перед ним поднос с завтраком, сгибаясь в почтительном поклоне.

У них в семье так было заведено. Жена сама подавала ему завтрак. И ужин. И обед, если ему доводилось обедать дома. Подавала, соблюдая выверенный до тошноты ритуал.

Ритуал зародился не вдруг. Антон ещё хорошо помнил те времена, когда они жили в этой квартире вместе с тестем. Тесть, старая жирная жаба, чувствуя свою власть над Антошей, тогда ещё совсем молодым и никому особо не нужным, измывался над ним с неприкрытым удовольствием. Иногда Антону казалось, что это не он сам однажды подкатил к невзрачной, старше его на три года, Ирочке Марковой, справедливо рассчитав самый короткий для себя путь наверх, а Андрей Геннадьевич Марков специально выбрал своей дочери мужа из низов, чтобы иметь под рукой персонального мальчика для битья, которого можно было бы ежедневно унижать и опускать. Конечно, Антон терпел. От тестя зависело очень многое и в первую очень карьера Антона, а ради карьеры, как справедливо полагал юный Антоша, можно было и пострадать. И подождать. И Антон ждал. Терпеливо ждал. Надеясь получить своё и однажды рассчитаться по всем счетам. Антоша никогда не забывал рассчитываться.

Он хорошо помнил тот день, когда похоронили тестя. Едва переступив порог квартиры, куда они вернулись с женой после похорон, Антон почувствовал зуд в руках и спокойную, тихую ярость, медленно и сладко раскручивающуюся внутри, как змея, очнувшись от зимней спячки, раскручивает свои кольца, медленно покачивая плоской головой из стороны в сторону. И стоило только жене что-то сказать — он даже не помнил, что именно — как Антон развернулся и с силой ударил её кулаком в грудь. Она инстинктивно вскинула перед собой руки, но тут же опустила, наткнувшись на его пустой, ничего не выражающий взгляд.

Антон бил её молча, неторопливо, получая удовольствие, остановившись только один раз, когда увидел сына, застывшего в дверях и судорожно сжимающего в руках дурацкую куклу-клоуна.

— Иди спать, — спокойно сказал он сыну, и когда за мальчиком закрылась дверь, продолжил бить жену, всё также обстоятельно и не торопясь.

Она молчала, принимала его удары и даже почти на закрывалась, понимая, за что всё это, и смиряясь с неизбежным.

— Антоша, — повторила жена.

Он поморщился. Единственное, от чего он так и не смог отучить её, так это от этого дурацкого имени «Антоша», от которого сворачивало скулы и темнело в глазах.

— Ну что ещё? — сказал, не скрывая недовольства, намазывая на хлеб тонким слоем белое жирное масло.

— Вадим Полынин хочет с тобой поговорить. Ты бы его принял…

Его часто о чём-то просили. В прежние времена, когда Антон состоял при Литвинове, такие просьбы были привычным делом, да и теперь, несмотря на всю шаткость его положения и тяжесть подозрений, Кравца продолжали просить: кого-то куда-то пристроить, где-то что-то протолкнуть, замолвить перед кое-кем словечко, словом, все те обыденные вещи, которые делают люди друг другу на протяжении всей истории существования человечества.

Антон старался не отказывать, знал, что однажды любая мелкая услуга может вернуться сторицей — жизненный принцип «ты — мне, я — тебе» был возведён у Кравца в абсолют.

— Полынин?

Под его пристальным взглядом жена стушевалась. Она просила его о чём-то и уже тем более за кого-то крайне редко, видела, что именно её просьбы его раздражают, и это тоже было так. Он считал её никчемной, глупой, не понимающей, как устроена эта жизнь, и терпеть не мог, когда она влезала в его дела. Но Полынин, за которого она сейчас просила, Полынин, её бывший одноклассник, бывший поклонник и бывший глава энергетического сектора, этот трижды бывший Полынин, мог пригодиться. И Антон погасил поднимающийся в груди гнев.

— Ладно, — он опустил ложечку в чашку и принялся неторопливо помешивать травяной чай, напиток, который он терпеть не мог, но пил лишь потому, что травяной чай подавали исключительно наверху, а, значит, только избранным. — Пусть приходит. Можешь передать ему, что я буду ждать его завтра. Часов в семь.

— Спасибо, Антоша.

Жена ещё больше согнулась, и Антон почувствовал, как опять нестерпимо и сладко зачесались кулаки.

* * *

Полынин был сильно обижен. На жизнь вообще и на Павла Григорьевича в частности.

Савельев, придя к власти, решительно отстранил Вадика Полынина от занимаемой должности, упразднив попутно и саму должность, и пододвинул наверх своего дружка, Руфимова, что в общем-то было неудивительным. И где-то даже правильным. На кой чёрт Савельеву был нужен Полынин?

И всё-таки Савельев поторопился…

Антон слушал Полынина внимательно, и с каждым словом в его душе оживала надежда, что у него опять всё получится. Как получалось уже десятки, сотни раз до этого. У него ещё не было чёткого понимания, как, но он уже