Башня. Новый Ковчег-2 - Евгения Букреева

по-прежнему очень отчётливо. — Он и Кравец говорили о готовящемся убийстве генерала. Кравец, это мой начальник в административном управлении…

— Причём тут какой-то твой начальник, — недовольно перебил его Степан и даже махнул рукой, но потом до него вдруг дошёл смысл Сашкиных слов, и он уставился на него. — Готовящееся убийство? А тебе откуда это известно? Про убийство?

— Я подслушал. Случайно. Ещё две недели назад…

Глава 23

Глава 23. Кир

После неожиданного признания Сашки (наверно, о таких признаниях говорят, что они произвели эффект разорвавшейся бомбы, хотя в их случае никакой бомбы не было — все просто растерялись и не знали, что делать и говорить) Стёпка Васнецов, который первым пришёл в себя, настоял на том, чтобы немедленно идти наверх и рассказать обо всем Павлу Григорьевичу. Удивительно, но Сашка даже не сопротивлялся, кивнул с видимым облегчением и, не глядя на оторопевшую от его слов Катю, поднялся со своего места.

Павел Григорьевич, к Сашкиному счастью или несчастью, оказался дома. Наверно, всё же к счастью, потому что в противном случае Вера, которая в этот момент была у Ники, Сашку бы просто растерзала. Кир никогда не видел, чтобы спокойная и выдержанная Вера Ледовская приходила в такую ярость. Стёпка Васнецов чуть ли не с порога потребовал позвать Павла Григорьевича, и когда тот появился, с силой толкнул Сашку локтем, и Поляков, забыв поздороваться, дребезжащим от страха голосом выпалил своё признание, которое странным образом уместилось в пару предложений. И едва он замолчал, Вера — никто даже толком ничего сообразить не успел — бросилась к нему и, скорее всего, расцарапала бы Сашке физиономию, если бы Павел Григорьевич не поймал её за руку и чуть ли не силой привлёк к себе.

— Вера, тихо. Я прошу тебя, успокойся…

Павел Григорьевич развернул всё ещё вырывающуюся Веру, чуть встряхнул и сжал узкие плечи девушки. Он говорил негромко, размеренно и даже ласково, но в этой ласке слышалась такая сила и такое убеждение, успокаивающее и подчиняющее, что Вера, уткнувшись лицом ему в грудь, вдруг разрыдалась в голос, как умеют рыдать только дети, захлебываясь своим горем и никого не замечая. Она так долго сдерживала свои чувства и слёзы после смерти деда, что рано или поздно они должны были прорваться и прорвались — вот так, зло и безудержно, оттолкнувшись от Сашкиного признания.

— Тихо. Тихо, девочка, — повторял Савельев, мягко поглаживая Верину спину, и от этой почти отцовской нежности Вера немного успокоилась, обмякла.

Её спина продолжала мелко подрагивать, но напряжённость, сковывающая девушку, постепенно спадала — уходила вместе с выплёскивающейся ненавистью, и оставалось только горе, чистое, тяжёлое, с которым ещё предстояло научиться жить.

— Вот что, давайте ко мне в кабинет и там всё, не торопясь, расскажете, — Павел Григорьевич кивнул и, подождав, пока ребята, неуклюже подталкивая друг друга и наступая на пятки, пройдут, отправился на ними следом, одной рукой придерживая всхлипывающую Веру за плечи.

В кабинете Павла Григорьевича Вера уже почти полностью пришла в себя, и только по тому, с какой силой она сжимала руку Ники, примостившейся рядом с подругой на большом, светло-сером диване, было заметно, что подробный и обстоятельный рассказ Сашки даётся ей с трудом. Остальные, правда, тоже чувствовали себя не лучше. На Марка было жалко смотреть — он вконец растерялся, то и дело ерошил свои тёмные волнистые волосы и боялся глаза поднять на Веру. Братья Фоменко стояли, прислонившись к стене, плечом к плечу, и, хотя в обыденной жизни, несмотря на всю внешнюю схожесть, их было трудно спутать, сейчас, охваченные общим чувством, они не просто стали походить друг друга как две капли воды, они слились — стали единым целым. Стёпка был серьёзен и бледен, а с лица Ники не сходило задумчивое выражение, словно, она пыталась что-то вспомнить. Пыталась и не могла.

Кир вдруг подумал, хорошо, что Катя с ними не пошла. Там внизу, в больнице, повинуясь приказу Степана, они все сорвались с места, а Катя осталась сидеть, как сидела. Она только смотрела на Сашку глубоким и непроницаемым взглядом, и трудно было понять, о чём она думала в этот момент.

Кабинет у Никиного отца был большим, светлым, как и вся Савельевская квартира, и, наверно, удобным — Кир всё равно в этом ни фига не смыслил — но они все, бестолково суетясь и толкаясь, забились в него, озираясь и не зная, где можно и где нельзя сесть, и в итоге расползлись по углам, оставив Сашку одного стоять посередине под жёстким и внимательным взглядом Савельева. Кир оказался оттеснённым к столу и теперь, не очень внимательно слушая Сашку, разглядывал лежащие на столе книги и бумаги. И фотографии. Их было несколько — обычные фотографии, такие делают на пропуска или вклеивают в личные дела. Люди на них, как правило, неестественны, некрасивы и не похожи сами на себя, но к той, что глядела с этих фотографий на Кира, это совсем не относилось. Она была такой же красивой и такой же привлекательной, как и оригинал, но с той единственной разницей, что живая Ника сидела сейчас в паре метров и не замечала его, а эта, с фотографий, с копной золотых волос, непослушными спиральками разбежавшимися по плечам, с серьёзными серыми глазами и плотно сжатыми губами не отрывала от Кира взгляда. И Кир, тайком, пока никто не видит, протянул руку, схватил одну из фоток и засунул её в карман брюк.

— Ты уверен, что всё понял правильно? — Павел Григорьевич стоял, чуть ссутулившись и облокотившись правой рукой о спинку одного из стоявших в кабинете кресел, в которое он так и не сел. Кир заметил, что седина в светло-русых волосах Савельева, которая никогда слишком явно не бросалась в глаза, сейчас вдруг проступила отчётливо и выпукло, тускло поблескивающими прядками, седыми висками…

— Ты уверен, что не ошибаешься?

— Павел Григорьевич, он не ошибается! — Стёпка Васнецов пришёл на помощь Сашке, потому что тот, рассказав всё, чему был свидетель, казалось, просто выключился, выдохся и теперь смотрел себе под ноги, не решаясь ни на кого поднять глаза.

— Возьми стул и сядь, — сжалился над ним Савельев. — Степан, подай ему стул.

Стёпка с готовностью выполнил просьбу и тут же, повернувшись к Павлу Григорьевичу, заговорил про рубашку Кира, её таинственное исчезновение и про пузатый портфель Рябинина.

— Видите, всё сходится!

— Сходится, — задумчиво согласился Савельев.

В комнате воцарилась тишина, все ждали, что скажет Павел Григорьевич, но он молчал. Вера не выдержала.