Историческая личность - Малькольм Брэдбери

– Могу ли я спросить председательствующую персону, – говорит Мелисса Тодорофф, – отдает ли себе отчет указанная персона, что подобное приглашение будет воспринято всеми, кто не принадлежит к белой расе, и всеми женщинами в этом академгородке как прямое оскорбление их генетическому происхождению?

– Скверно пахнет, товарищ, – говорит один из представителей студенчества, – он расист и сексист.

Профессор Марвин смотрит вокруг в некоторой расстроенности.

– Профессор Мангель, насколько мне известно, не расист и не сексист, а высококвалифицированный генетик, – говорит он. – Однако, поскольку мы его сюда не приглашали, этот вопрос вообще не встает.

– Учитывая мнение председательствующего, что Мангель не расист и не сексист, – говорит Говард, – значит ли это, что председательствующий был бы готов пригласить его в этот университет, если бы его фамилия была названа?

– Она не названа, – говорит Марвин.

– Суть в том, что исследования профессора Мангеля – фашистские, и нам незачем подтверждать это, приглашая его сюда, – говорит Мойра Милликин.

– Мне всегда казалось, что отличительным признаком фашизма была нетерпимость к свободе исследований, доктор Милликин, – говорит Марвин, – но этот вопрос не требует обсуждения, поскольку никто не предлагает его приглашать. Сомневаюсь, что мы вообще бы могли прийти к согласию относительно такого приглашения. Это создало бы проблему.

– Могу ли я спросить почему? – спрашивает доктор Закери, забыв про «Британский социологический журнал».

– Почему? – спрашивает Фанди. – А вы знаете, какими будут последствия приглашения подобного человека? Никто не стерпит…

– Вот именно, что стерпит, – говорит доктор Закери. – Это вопрос терпимости. Могу ли я внести предложение, и я думаю, это в порядке заседания, поскольку повестка разрешает нам вносить рекомендации, касательно'приглашения, чтобы мы послали официальное приглашение от имени этого факультета профессору Мангелю приехать и прочесть лекцию на этом факультете.

Вокруг стола поднимается большой шум; Говард сидит молча, настолько молча, что Флора Бениформ наклоняется к нему и шепчет:

– Кажется, я вижу, как тут орудует чья-то рука?

– Ш-ш-ш, – говорит Говард. – Это очень серьезная проблема.

– Вы хотите внести это как предложение? – спрашивает Марвин, глядя на Закери.

– Да, – говорит Закери, – и мне хотелось бы обосновать мое предложение. Я замечаю среди моих более молодых коллег, быть может, менее умудренных в недавней истории, чем мы, подлинную неосведомленность в положении дел, которые мы обсуждаем. Профессор Мангель и я имеем общее прошлое. Мы оба – евреи, и оба родились в нацистской Германии, и оба бежали сюда от фашизма. Я думаю, мы знаем смысл этого термина. Фашизм и связанный с ним геноцид возникли потому, что в Германии возникла атмосфера, требовавшая, чтобы всякая интеллектуальная деятельность подчинялась принятой, одобренной идеологии. Чтобы это произошло, потребовалось создать атмосферу, в которой было невозможно мыслить и существовать вне доминирующих идеологических построений. Те, кто мыслил вне их, изолировался, как сейчас некоторые наши коллеги пытаются изолировать профессора Мангеля. Вокруг стола звучат голоса социологов: они все памятуют о собственном определении фашизма, которое тоже могли бы сообщить, если бы их попросили.

– Могу я продолжать? – спрашивает Закери. – Фашизм, следовательно, это изящная социологическая конструкция, односистемный мир. Его противоположность – многообразие, или плюрализм, или либерализм. Это подразумевает хаос мнений и идеологий: есть люди, которым трудно это выносить. Но в интересах этого, я думаю, мы должны пригласить профессора Мангеля выступить здесь с лекцией.

– Если он выступит, вы получите свой хаос, и еще какой, – говорит Фанди. – Вы знаете, каковы радикальные настроения в отношении всего этого. Вы знаете, каким скандалом, какими яростными протестами в любом университете встречаются приглашения кого-нибудь вроде Енсена или Эйсенка прочесть там лекцию. То же будет и с Мангелем.

– Вполне оправданные ярость и протесты, – говорит Мойра Милликин.

– Я крайне встревожен, мистер председатель, – говорит доктор Макинтош, – тем, что такое число наших коллег препятствуют нам пригласить кого-то, кого мы даже не приглашали.

Однако теперь над столом стоит такой крик, что профессор Марвин вынужден встать и с силой хлопнуть по столу кипой своих папок, прежде чем воцаряется хоть какое-то подобие тишины.

– Джентльмены! – кричит он. – Персоны!

– Ах, Говард, Говард, это же ты, – шепчет Флора.

– Флора, – шепчет в ответ Говард, – перестань разбирать самолет на части, когда он уже взлетел.

– Ты играешь в свои игры, – шепчет Флора.

– Я даже слова не сказал, – говорит Говард. Профессор Марвин теперь снова сел. Он выжидает, чтобы наступила полная тишина, а тогда говорит:

– Доктор Закери внес предложение, которое сейчас лежит на столе передо мной, чтобы мы, факультет Социальных Исследований, послали приглашение профессору Мангелю приехать и прочесть здесь лекцию. Кто-нибудь поддерживает это предложение?

– Давай, Флора, – шепчет Говард; Флора поднимает руку.

– О, – говорит Марвин, – так разрешите мне вкратце указать, прежде чем я поставлю это предложение на голосование, что это приглашение может стать яблоком свирепейшего раздора, а также напомнить собравшимся об опыте других университетов, которые рискнули вступить в эту зону крайнего напряжения. Будем осторожны в наших действиях, осторожны, но справедливы. Теперь мы можем проголосовать. Кто «за»? – Вокруг стола поднимаются руки; Бенита Прим встает, чтобы пересчитать их. – Кто «против»?

Поднимаются другие руки, некоторые яростно машут; Бенита Прим снова встает пересчитать их. Она записывает результаты на листке бумаги и придвигает его по столу к Марвину, который взглядывает на листок.

– Ну, – говорит он, – это предложение принято. Одиннадцатью голосами против десяти. Я уверен, это справедливо, но я боюсь, что мы получили подлинное яблоко раздора.

Стол взрывается криками.

– Кастрировать всех сексистов, – вопит Мелисса Тодорофф; и вот тут-то замечание к порядку заседания со стороны доктора Петуорта, чей конституционный дух предан Уточнениям порядка заседания, и проливает свет на то, что мисс Тодорофф, как гостья, формально не является участницей этого совещания, а потому голосовала, не имея на то права, и потому ее удаляют из зала под ее вопли:

– Сестры, восстаньте! – а также: – Долой свиней шовинистов!

Стол успокаивается; поднимается рука Говарда.

– Мистер председатель, – говорит он, – могу ли я указать, что только что проведенное голосование с преимуществом в один голос теперь недействительно, поскольку голос мисс Тодорофф не подлежит учитыванию.