Историческая личность - Малькольм Брэдбери

– Извини, что я не смог остаться до конца вчера вечером, – говорит Генри. – В котором часу все разошлись?

– Да, нам требуется особого рода изворотливый человечек без малейшего признака талантов или принципов, который никому не доверяет и которому никто не доверяет. Так что он пройдет.

– Около четырех, – говорит Говард.

– Не понимаю, как это у вас получается, – говорит Генри с восхищением.

– Это политика по закону Паркинсона, – говорит Мелисса Тодорофф, – дерьмо расползается и покрывает всю площадь пола в конюшне.

– Меня бы это вымотало, – говорит Генри, – такой гонки в моем возрасте не выдержать.

– Твой возраст точно равен моему возрасту, – говорит Говард.

Генри, одноруко ковыряя пластмассовой вилкой что-то студнеобразное на своей тарелке, смотрит на Говарда.

– А действительно, – говорит он.

– Как ваше совещание, Роджер? – спрашивает Мелисса Тодорофф.

– По-моему, он у нас застолблен в пункте семнадцатом, – говорит Роджер. – Пошли. Уже почти два.

Социологи отодвигают стулья и начитают вставать – все, кроме Генри.

– Захвати с собой, Генри, – говорит Говард.

– Нет, что ты, – говорит Генри, неуклюже поднимаясь.

Они идут маленькой процессией вон из кафетерия и через Пьяццу, а студенты смотрят на них. Мойра идет впереди со своей портативной колыбелью, а Генри идет замыкающим со своей перевязью. С видом особой серьезности, неотъемлемой от совещания, они входят в лифт в Корпусе Социальных Наук и поднимаются на самый верх здания. Наверху в башенке, отвлекающей прекрасным видом на академгородок, на луга за ним и на море, находится место, где состоится совещание, Зал Дюркхейма.

Это длинное узкое помещение, используемое только для совещаний и конференций; в результате ему пытались придать определенное достоинство, раздолье для серьезности. По двум сторонам тянутся два длинных окна с отвлекающими чудесными видами; чтобы помешать им отвлекать, на них повешены белые жалюзи, в настоящий момент опущенные и постукивающие на всем протяжении дневных дебатов. Две других стены чисты, и белы, и ничем не украшены, для сознательного способствования размышлениям, и лишь в одном месте большая абстрактная картина, порождение обнаженно обезумевшей восприимчивости, открывает большую навязчивую дыру во внутренний хаос. Архитектор и его консультант по интерьерам, лауреат многих конкурсов, не жалели трудов, сотворяя идею и предопределяя собрания, которым предстояло проводиться тут. Для длинного центрального пространства зала они избрали сложную стоподобную конструкцию с ярко оранжевым верхом и множеством тонких хромированных ножек: ее они окружили великолепной панорамой из сорока белых виниловых кресел с высокими спинками. Еще три кресла с несколько более высокими спинками и университетским гербом, выдавленном в виниле, были помещены во главе стола, обозначая, что это – глава стола. Пол покрывает серьезный неотвлекающий ковер; в потолке сложное звукопоглощающее устройство. Миннегага Хо, секретарша профессора Марвина, прилежно трудилась все утро: перед каждым креслом она положила большой полукожаный бювар, блокнот и копии факультетского проспекта, университетского календаря и правил – обложки их всех выполнены в официальных цветах университета – индиго и бордо. По первоначальному плану каждое место было обеспечено пепельницей из датского серо-зеленого стекла; но в зале часто проводились сидячие забастовки протеста, пепельницы были раскрадены и заменены множеством одноунциевых жестянок из-под табака «Плейерз-Виски», извлекаемых из корзины для бумаг в кабинете доктора Закери. Кто-то попрыскал в зале душистым дезодорантом и вычистил эти пепельницы. Все облечено совещательным достоинством; и совещание готово начаться.

Когда появляется компания из кафетерия, профессор Марвин, который всегда приходит загодя, уже там, в центральном кресле с экстравысокой спинкой спиной к одному из окон. Рядок ручек торчит в его нагрудном кармане; между его двумя волосатыми руками на бюваре перед ним лежит аннотированная повестка дня. Слева от его левой руки – стопка подшивок, протоколы всех недавних прошлых совещаний в жестких обложках; справа от его правой руки – маленький графинчик с водой. Слева от него сидит Миннегага Хо, которая будет вести протокол; справа от него сидит его административный помощник Бенита Прим, перед которой лежит много подшивок и стоит маленький будильничек. Во главе длинного ряда кресел, где разместятся преподаватели, сидит слева от Марвина профессор Дебисон, человек, которого редко видят, кроме как на таких совещаниях. Его область – изучение зарубежья, и в зарубежье он по большей части и пребывает, как указывают свеженькие наклейки ВОАС и SAS на его потертом коричневом портфеле, лежащем на столе перед ним. Доктор Закери занимает место напротив него – он проходит по длинному залу и садится. Он любит похвастать, что как-то на таком совещании прочел от крышки и до крышки «Социальную систему» Тол-котта Парсонса, достижение не из легких; теперь он приготовился к совещанию, прихватив с собой переплетенные подшивки «Британского социологического журнала»; он сразу же наклоняет голову, перелистывая страницы привычной рукой и оставляя закладки, чтобы отметить статьи, имеющие отношение к его микросоциологической системе сущего. Рядом с ним уже непринужденно развалился поперек кресла один из шести представителей от студенчества, которые всегда сидят вместе; пока он плодотворно проводит время, исследуя раздвинутые женские ноги на фотографиях в журнале. Зал заполняется; социологи и социал-психологи, сливки совещания, читатели Гофмана, которые все интимно знают различие между группой и состязанием, эксперты в динамике взаимодействия входят и придирчиво выбирают кресла, исследуя текущие взаимоотношения, углы зрения и даже угол освещения. Наконец сложная социальная конструкция готова. Марвин сидит во главе стола в том странном состоянии анабиоза, отвечающем моменту перед началом совещания. Снаружи грохают свайные коперы и рычат самосвалы; внутри суровое выжидающее любопытство.

Затем звякает будильничек Бениты Прим, административного помощника; профессор Марвин кашляет очень громко и взмахивает руками. Он оглядывает длинный стол и говорит:

– Не приступить ли нам к порядку дня, джентльмены?

Мгновенно тишина рассыпается; вверх взлетает много Рук по обеим сторонам стола; гомон голосов.

– Могу ли я указать, мистер председательствующий, что из персон в этом помещении, к которым вы обратились «джентльмены», семеро – женщины? – говорит Мелисса Тодорофф. – Могу ли я предложить обращение «не приступить ли нам к порядку дня, персоны?» или, может быть, «не приступить ли нам к повестке дня, коллеги?».

– А разве сама эта фраза не содержит намека, что м пришли сюда в беспорядке? – спрашивает Роджер Фанди.

– Могу ли я спросить, должны ли мы согласно правилам процедуры, установленным Сенатом, завершить это заседание через три с половиной часа? А если так, то считает ли председатель, что повестку из тридцати четырех пунктов возможно сколько-нибудь серьезно обсудить при таком лимите времени, тем более что моим коллегам, предположительно, захочется выпить чаю?