Историческая личность - Малькольм Брэдбери

– Так отчего, по-твоему, на него нападает вся радикальная пресса? Они знают, что делают, – говорит Мойра Милликин.

– В этом я уверен, – говорит доктор Закери, – но они не делают того, что должны были бы делать мы, защищая объективность исследований.

– Сегодня в автобус вошла беременная женщина, – говорит доктор Макинтош, – странно: стоит твоей жене забеременеть, как они попадаются тебе на глаза повсюду.

– Мы несем ответственность за наши выводы, – говорит Роджер Фанди, – потому что любая организация мышления идеологически значима. Из чего следует, что это мы организуем результаты, а не наука.

– Я встал, уступая ей место, – говорит мистер Макинтош, – и вдруг я сообразил, что в нынешней радикальной атмосфере не существует никакого обращения к ней, которое я мог бы использовать. В конце концов я сказал: «Извините меня, личность, не хотели бы вы сесть?»

– Даже и это обращение сверху вниз, – говорит Мойра Милликин. – Почему она не может постоять, как все остальные?

– Под каким пунктом будет рассматриваться Мангель? – спрашивает Флора Бениформ.

– Я бы сожгла мои, – говорит Мелисса Тодорофф, – да можно сказать, что и сожгла символически. Но когда я взбегаю наверх, у меня повсюду дрожь и боли.

– Пункт семнадцатый, – говорит Мойра Милликин, – приглашенные лекторы. Вот когда начнется потеха.

Со стороны очереди самообслуживания доносится очень громкий грохот. Головы социологов разом поворачиваются туда; кто-то забинтованный уронил поднос со всем содержимым.

– О Господи, – говорит Флора, – это Генри.

Генри Бимиш стоит, окаменев, в очереди, все его брюки в йогурте; ловкий студент останавливает ногой катящуюся булочку.

– Бог мой, – говорит Говард. – Он пришел. Флора устало поднимается со стула.

– Я пойду возьму ему что-нибудь поесть, – говорит она. – Разумеется, Генри обязательно понадобилось нести поднос одной рукой.

– Что случилось с Генри? – спрашивает Мойра Милликин.

– А вы не знаете? – спрашивает доктор Макинтош, – он располосовал себе вчера руку об окно. У Говарда.

– Неужели? – говорит Мойра Милликин.

– Господи, какой ужас, – говорит Мелисса Тодорофф, – я где-то потеряла мой IUD, а впереди еще десять недель семестра.

– Черт, просто не могу смотреть, – говорит Мойра Милликин, так как Генри, видимо, по приказанию Флоры пробрался к концу стойки самообслуживания, к турникету, регистрирующему число едоков, и теперь пытается протолкнуться сквозь него, упорно двигаясь не в том направлении.

– Ему не следовало быть тут, – говорит доктор Макинтош, – для чего он пришел на подобное совещание?

– Без сомнения, он почувствовал, что будут решаться принципиальные вопросы, – говорит доктор Закери.

– Как мило со стороны Флоры, не правда ли? – говорит Генри, подходя к концу стола, где останавливается; рука у него висит на белой перевязи, и он улыбается своим коллегам с обычной беспричинной приветливостью и отчужденным выражением. – Все так добры.

– А, Генри, – говорит Говард, вставая, так что его стул зацепляет ступню Генри.

– Я бы, конечно, и сам сумел, – говорит Генри, – я прекрасно уравновесил поднос, и тут кто-то обернулся и зацепил его флейтой в футляре.

– Как ты? – спрашивает Говард.

– Очень неплохо, Говард, – говорит Генри, – небольшой порез, знаешь ли. Мне ужасно совестно из-за окна. Ну и всего этого шума. Надеюсь, тебе передали мои извинения.

– Ты очень бледен, – говорит Говард, – тебе не следовало приезжать.

– Ну, я никак не мог пропустить факультетское совещание, – говорит Генри, – только не факультетское совещание. В повестке есть пункты, которые серьезно меня заботят.

– Чрезмерная преданность делу, Генри, – говорит Флора, подходя с подносом, – и никак не думаю, что твое присутствие может сыграть хоть какую-то роль. Я поставлю твой поднос вот сюда.

– О, Флора, – говорит Генри, – я и Майра хотим от души тебя поблагодарить. Вчера вечером ты была неподражаема. Она была неподражаема. – Генри чуточку наклоняется к Флоре, он громко говорит тихим голосом: – Майра выпила и была не в лучшей своей форме. Так что она очень благодарна за то, как ты вмешалась и взяла все на себя.

– Еще бы, – говорит Флора.

– Да, – говорит Генри и наклоняется через доктора Макинтоша, – и она хотела, чтобы я поблагодарил вас за то, что вы отвезли ее домой. Как ваша жена?

– Еще не родила, – говорит Макинтош. – Они считают, что это были ложные схватки. Так может продолжаться еще недели и недели.

– О, они вызовут роды, – говорит Мойра Милликин.

– Это для вас такая чертова нагрузка, – говорит Генри, – если мы можем что-нибудь сделать…

– Лучше, что ты можешь сделать, Генри, – говорит Флора, – это сесть и поесть.

Генри подтягивает стул к Говарду; он неуклюже садится.

– У-ух, – говорит он.

– А, они просто мои друзья-психиатры, которые живут в Вашингтоне, – говорит Мелисса Тодорофф. – Он был ее аналитиком, пока они не поженились, но теперь с ней проводит сеансы ее бывший муж.

Генри наклоняется к Говарду и говорит:

– Я вижу тут упоминание, что Мангель приедет прочесть лекцию. Отлично, ведь так? Замечательный человек.

– Да только фашист, – говорит Роджер Фанди.

– Кто-кто? – спрашивает Генри.

– О, это какой-то большой жилой квартал, который называется Уотергейт, – говорит Мелисса. – Не знаю, где он, но где-то там. Упомянут в путеводителе.

– Послушай, Говард, – говорит Генри, – где бы мы могли поговорить после совещания? Позволь пригласить тебя выпить.

– Конечно, Генри, – говорит Говард.

– Надо кое-что обсудить, – говорит Генри, – вчера вечером я тебя почти не видел.

– Да, прекрасно, – говорит Говард.

– Я подойду к тебе по окончании, – говорит Генри.

– Но кто еще мог его пригласить, – говорит Роджер Фанди. – Только Марвин.

– К сожалению, я вспомнил, что я без машины, – говорит Генри.

– Поедем в моей, – говорит Говард.

– Мне надо будет уехать около половины седьмого, – говорит Генри. – Майра готовит ростбиф. По-моему, есть подходящий автобус.

– Я отвезу тебя домой, – говорит Говард. – А как ты добрался сюда?

– Видишь ли, я не могу вести машину с рукой на перевязи, – говорит Генри, – а у Майры разболелась голова. Как добрался? Проголосовал грузовику.

– Конечно, его выберут, – говорит Мелисса Тодорофф, – времена для Америки трудные и требуют особых талантов.