Алексей Козлов. Преданный разведчик - Александр Юльевич Бондаренко

Один сотрудник разведки, очень хорошо знавший Алексея Михайловича, передал нам свой такой с ним разговор: «Он как-то мне сказал, что “ЮАР – это то ещё пекло, но это были “цветочки” по сравнению с ещё одним режимом, куда мне пришлось, так сказать, попасть”. И вот я долго думал, какой же это режим может быть».

Если этот сотрудник ничего додумать не смог, то нам только что и остаётся, как поставить точку, ничего не пытаясь угадать. На этот вопрос – где он был и что он там делал – реально сможет ответить лишь какой-нибудь будущий исследователь, в то самое время, когда со всех абсолютно документов будет снят гриф совершенной секретности. Но не раньше…

Глава 14

Праздник возвращения

Когда мы говорим о тайнах разведки, над которыми как бы приоткрывается завеса секретности, мы всегда вспоминаем слова Печорина, лермонтовского «Героя нашего времени»: «Я никогда сам не открываю моих тайн, а ужасно люблю, чтоб их отгадывали, потому что таким образом я всегда при случае могу от них отпереться»[222]. Вот так и в нашем варианте. Сам Алексей Михайлович нам говорил, что в Центре в течение полугода – то есть до того самого выступления премьера Питера Боты – не знали о его судьбе, однако, вне всякого сомнения, официально ему это сказано не было.

В некоем источнике (специально их не называем, чтобы никого не задевать, прекрасно понимая все трудности получения подобной информации) чётко говорится, что легендарный Олдрич Эймс уже через месяц сообщил об имевшем место быть захвате «Дубравина» контрразведкой ЮАР. Может, конечно, и сообщил – вот только кому? «Черкашин[223] подтвердил, что первый контакт КГБ с Эймсом имел место 16 апреля 1985 г., когда…»[224] – в общем, когда Олдрич Эймс инициативно обратился в Советское посольство. Алексей Михайлович был арестован в июле 1980 года; Олдрич Эймс вышел на контакт с советской разведкой в апреле 1985-го. Что-то не совпадает.

Есть и такой вариант, что, якобы, так как «A.M. Kozlov» считался западногерманским гражданином (но ведь всем, кому надо, было известно, что это совершенно не так!), то протоколы его допросов отправлялись в ФРГ, в соответствующие ведомства, а там блистательные агенты Маркуса Вольфа[225] снимали с них копии, которые и отправляли в Москву.

В общем, выбирайте любой понравившийся вам вариант развития событий – каждый из них имеет свою слабую сторону – или додумайте что-нибудь своё! Правды ведь всё равно никто не скажет. Но, как уточнил нам один хороший человек и в полном смысле слова крутой профессионал разведки, есть хорошее слово – «легендирование», и оно подменяет слово «ложь», переводит в позитив, так сказать…

О «поимке советского нелегального шпиона» писали тогда все буквально газеты Запада. (Можно догадываться, что наша советская пресса подобные сообщения стоически игнорировала. Причины уточнять не будем.) Естественно, для них, западников, это было сенсационное событие, подобные, если сосчитать, случались где-то раз в десятилетие. Ну да, 1957 год – арестован «Марк», известный как Рудольф Абель, 1961-й – «Бен» (Конон Молодый), 1970-й – пара нелегалов Мартыновых, «Олеговы», ну и вот теперь, в 1980-м, – «Дубравин».

Что характерно – и об этом, однако, не сообщалось в западной прессе, – все эти провалы произошли исключительно по причине предательства. И ведь что интересно, ни один из «разоблачительных» материалов про «советского шпиона» «Дубравина» не был снабжён иллюстрациями – фотографиями главного действующего лица. Поэтому Алексей Михайлович не стал узнаваем, подобно Абелю или Молодому, и это, заметим, оказалось очень важным для его дальнейшей судьбы. Оно, в общем-то, и понятно: давать портрет человека после полугодичного заключения в камере смертников в известных нам нечеловеческих условиях было совершенно невыгодно. Давать ту самую фотографию «A.M. Kozlov» с припиской: «Таким он был четверть века тому назад» – не смешно. Почему контрразведка не поделилась оперативной съёмкой, которая явно велась в преддверии задержания, этого мы не знаем. Может, исключительно потому, что это считалось секретными материалами. Ладно, приведём несколько очень интересных свидетельств о событиях того времени, полученных от наших «источников».

В частности, Николай Павлович, в прошлом – сотрудник Управления «С» и даже впоследствии заместитель его начальника, рассказывал:

«Познакомился я с Алексеем Михайловичем уже после его обмена, после тюрьмы, а знал о нём до этого. Но знал только его псевдоним – “Дубравин” и то, что он по моему отделу работает. Дела его в руках я не держал, ни имени, ни фамилии не знал. После его ареста – я в это время в резидентуре за рубежом находился, в одной европейской стране, – я понял из публикаций в европейской прессе, что это “Дубравин” и есть. Естественно, мне об этом никто не говорил, такие вещи не обсуждались.

Вся беда в том, что было предательство. В зарубежной прессе писалось, что это полковник, был даже опубликован, но не сразу, и псевдоним его. Видимо, предатель передал всё, что знал. И мне стало совершенно ясно: “Ага, это тот самый парень!” Хотя лично, повторяю, я его не знал.

Вначале пресса сообщала о том, что был арест, а потом пошли время от времени публикации о том, что ведутся переговоры и, возможно, его обменяют…»

Вспоминает Сергей Сергеевич Яковлев: «Это была осень 80-го года – я работал в отделе, по линии которого Алексей Михайлович находился за рубежом… И вот стали такие коридорно-кулуарные слухи распространяться, что “Дубравин” пропал – непонятно где. Не было ещё заявления Боты, не было ничего. Я не знал, что это Алексей Михайлович Козлов, только псевдоним знал, а потом мой подопечный, я был его куратором, который работал приблизительно в тех краях, привёз с собой газету и спросил: “А Козлов – это наш?” Тогда только я узнал, что “Дубравин” – это и есть Алексей Козлов».

Примерно то же рассказывал и Владислав Николаевич: «Кажется, во время его ареста я был “там”. Официально нам никто ничего не сообщал, а я только знал, что он Алексей, а что он Козлов – не знал… Потом уже, когда я был в Центре, сказали, что это “Дубравин” – и тогда всё ясно уже было. А так – нет. Кто-то».

Что ж делать! Особенности работы, продиктованные, простите за тавтологию, её особым характером и совершенно особенными правилами поведения. Недаром же, когда мы спросили Вадима Михайловича Майорова, также преданного Гордиевским и тоже оказавшимся в тюрьме, к счастью – не так надолго, не осталось ли у него обиды на Службу, ответ был такой:

«– Ни в коем случае! Я работал не в институте благородных девиц, а в военной организации. У неё свои суровые законы…

– А если бы, представим, можно было бы повернуть время вспять и начать всё сызнова – пошли бы вы опять в разведку?

– Конечно, пошёл бы! И если бы предложили на “нелегалку” – тоже пошёл бы. Потому что это затягивает, как наркотик… Какая-то у меня, по-видимому, авантюрная жилка всё же была! Без неё, наверное, разведчику нельзя…»[226]

Секретность – секретностью, однако это совсем не значит, что нелегалы в итоге оказывались брошенными на произвол судьбы. Вот что когда-то говорил нам генерал армии В.А. Крючков, возглавлявший советскую внешнюю разведку почти полтора десятилетия: «Было время, когда мы вообще от наших нелегалов отказывались. Им запрещали переходить на советскую основу – мол, вы сами по себе. Мы с Андроповым долго обсуждали эту проблему и пришли к выводу, что разведчик должен чувствовать Родину, которая в трудный момент его защитит. Поэтому впоследствии, если наш разведчик попадался, он переходил на советскую основу: я – советский гражданин. Всё! Это было, я считаю, небольшой революцией. Мы официально вступались за своего человека, поднимали вопрос, добивались его освобождения, обменивали его на другого, платили деньги… Более того, мы сразу пускали в ход контрмеры. Я не помню ни одного случая, чтобы нам не удавалось бы освободить нелегала. Когда мы пошли по этой колее, это вдохнуло в разведчиков уверенность…»[227]

Ну и, в дополнение, то, что Владимир Александрович писал в своих воспоминаниях: «Мы никогда не бросали на произвол судьбы своих попавших в беду людей – независимо от того, шла ли речь о гражданине нашей страны либо об агенте. Какие только операции ни проводились, чтобы вызволить из неволи наших товарищей! Попытки в случае необходимости предпринимались неоднократные, лишь бы был положительный результат»