Моя навсегда - Елена Алексеевна Шолохова

высокий, а притолока, наоборот, низкая. Роману с его ростом в метр восемьдесят пришлось пригнуть голову, чтобы не расшибить лоб.

— Можешь не разуваться, — тихо сказала Оля.

Она явно его стеснялась. Это ощущалось прямо физически. И Роман никак не мог поймать ее убегающий смущенный взгляд. А так хотелось нырнуть в эту зелень, увидеть в них то, чего так ждал, по чему так истосковался. Но ботинки он, конечно же, снял и, придвигая их к стене, обратил внимание на детские сапожки. Крохотные совсем. И сердце защемило.

— А где…?

Черт, он даже не знает, как зовут его сына! Но Оля и так поняла все без слов.

— Рома уже спит.

— Рома? Его зовут Рома?

Оля быстро, неловко кивнула и, краснея, отвернулась в сторону.

А Роман замер на месте, пожирая ее горячечным взглядом. Он считал ее предательницей! Уехал. Забыл. Ну почти забыл. А она назвала их сына его именем…

И его буквально захлестнуло. В груди зажгло невыносимо, задрожало, словно по нервным окончаниям пропустили ток.

Он хотел что-то сказать, но спазмом перехватило дыхание, и с губ слетел лишь невнятный звук.

Он видел, что Оля место себе найти не может, и молчание еще сильнее обостряло напряжение между ними, но все слова просто встали комом.

Оля нашлась первой. Воскликнула негромко:

— Ой, что же я тебя у порога держу. Ты же замерз… Проходи сюда, сейчас я сделаю тебе горячего чаю.

Замерз? Наверное. Он этого не чувствовал.

— А, может, ты поесть хочешь? — спросила Оля.

Роман, глядя на нее, кивнул, но совершенно бездумно. Он словно прилип к ней взглядом. И на кухню прошел за ней следом как привязанный.

— Присядь пока, — Оля указала на табурет.

Роман сел за маленький столик, накрытый клеенкой. А Оля, стоя к нему спиной, начала хлопотать. Она открывала-закрывала шкафчики, что-то доставала, звякала посудой, пряча за суетливыми и слегка дерганными движениями нервозность. Он смотрел на ее прямую узкую спину, на светлые волосы, небрежно собранные на макушке, на тонкую шею с выступающими округлыми позвонками и жадно впитывал каждую деталь. И пьянел. А вот она боялась обернуться, он это видел.

Но почему? Может, она так нервничает из-за его слов? Из-за проверки и всего того, что вскрылось? Но он ведь сказал ей, что ничего предпринимать не будет. Что прикроет ее.

Надо же, подумал про себя Роман, вчера его настолько потрясли эти махинации со счетами. Точнее, то, что их проворачивала Оля. Ему казалось это чем-то запредельным. Немыслимым. Его корежило и ломало оттого, что она воровала.

А сейчас — ничего. Да, это плохо, это печально, но к ней никакого отторжения, никакого порицания даже в душе. Только страх за нее, глупенькую. И желание помочь. Вытащить ее отсюда. Ее и их сына. Оградить обоих.

Но это в будущем. А сейчас, в эту самую минуту, он до умопомрачения хотел подойти к ней сзади, обнять. А она все возилась и возилась, не оборачиваясь, сводя его с ума.

Это забавно даже, что стоило ему позволить себе расслабиться, совсем слегка отпустить контроль, и вообще вся выдержка полетела к чертям. Простое желание ощутить тепло ее кожи смело всю его крепость, так тщательно и упорно возводимую годами.

И вот он уже прижался к ее спине, обнял за талию, вдохнул ее запах. И его тотчас повело. Оля на несколько секунд застыла, напряженная до невозможности. Но Роман, совершенно одурев от ее близости, прижимал ее к себе еще теснее. Водил щекой и носом по макушке. Потом склонил голову и коснулся губами ее уха и сразу ощутил в ее теле дрожь, а слух уловил тихий порывистый вздох. И этого его лишь распалило еще сильнее. Он горячо приник к манящей ложбинке на шее. Покрыл поцелуями миллиметр за миллиметром. И Оля сама ему открылась, запрокинув голову назад и чуть вбок. Грудь ее вздымалась все чаще, а спина плавно выгибалась.

— Оля… — с хрипотцой прошептал Роман. Потом оторвался на секунду, развернул ее к себе и жадно впился в такие желанные губы.

Свист, внезапный и резкий, вдруг разорвал тишину и их поцелуй. Оба смотрели друг на друга шальными затуманенными глазами и тяжело дышали, словно не понимая, что происходит…

— Ой, это чайник! — Оля кинулась к плите и сняла свистящий чайник с конфорки.

Роман, будто все еще в дурмане, опустился на табурет. Сбившееся дыхание потихоньку восстанавливалось, но кровь еще горячо стучала в венах.

Оля разлила в кружки чай, ему — в большую, себе — в маленькую. Поставила перед ним тарелку с супом и блюдце с нарезанным хлебом. Сама села напротив.

Роман есть вроде и не хотел, но тут вдруг проснулся аппетит. А Оля сидела и смотрела, как он ест, со странным выражением нежности и тоски.

— Рома, — тихо спросила она, — почему ты пришел? Из-за этих счетов? Я, правда, не понимаю, как такое возможно. Но я тебе клянусь, я ни рубля не украла. Я не знаю, как доказать, но я не вру тебе!

Последнее она выпалила с надрывом и в отчаянии посмотрела на него.

Роман ответил не сразу. Словно не знал, с чего начать этот непростой разговор. Ведь столько всего надо сказать и спросить! А еще откуда-то взялась уверенность, что она говорит правду. Ну, конечно, ничего она не крала, это ж ясно как день. И как он сразу этого не понял? Ну да, там ее подписи. И он сам бы никогда не подписал неизвестно что, а она… ну, она всегда была такая, слишком доверчивая и наивная. И кто как не он знает это лучше всех…

Только сейчас те злополучные счета его не волновали. С ними он обязательно разберется, но позже.

Роман отодвинул тарелку и, глядя Оле в глаза, сказал:

— Оль, покажи мне его фотографии.

— Кого? — не поняла она, с трудом переключившись.

— Нашего сына, — с усилием произнес он. Горло снова судорожно сжалось, но взгляд он не отвел.

Оля этого не ожидала и на миг растерялась. Вспыхнула, округлила глаза, приоткрыла рот, но сначала издала лишь бессвязный звук.

— Как? Ты знаешь? Ты все знаешь?

— Теперь знаю.

— Кто тебе сказал?

Она так разволновалась, что Роману захотелось поймать ее руку, сказать что-то успокаивающее. Но сейчас и у самого внутри все бушевало.

— Никто.

— Я не понимаю… — беспомощно промолвила она.

— Я нашел сегодня дома твое письмо. Запечатанное. Может, ты обронила? Мама его сохранила, но не вскрывала, ну а я… я его прочитал. — Роман достал из кармана сложенный листок, протянул Оле.

Оля развернула письмо дрожащими