Моя навсегда - Елена Алексеевна Шолохова

всколыхнул все то, что улеглось. Разворошил, разбередил, вспорол почти зажившую, застарелую рану.

«Он скоро уедет, и потом снова все забудется», — пыталась себя утешить Оля.

Еще и Потапов подзуживал, не давал покоя. Вчера заявился после обеда с допросом: как у них там проверка идет? Что еще запросили? Что говорят?

Оля ничего толком ему ответить не могла. Все его запросы, которые до нее доносила Лиля, она передавала бухгалтерам. Сама она ему за весь вчерашний день ни разу на глаза не показывалась — было слишком больно и очень стыдно.

— Ты спроси, спроси, что там они ищут, что нашли? Сама понимаешь, мы все зависим от этой проверки. Будут нарушения, нас всех лишат премий… в лучшем случае. А то и с мест попрут.

— Как я спрошу? — недоуменно смотрела на него Оля.

— Ну как? Вы же с ним давние…кхе… знакомые, — кашлем подавил смешок Потапов.

— Вы тоже, — строго произнесла она.

Потапов хмыкнул.

— Да, но у нас с ним не те отношения.

— У нас тоже.

— Да ладно тебе. Но я понимаю, надо подходящее место и время. В субботу соберемся у меня на даче. В неформальной обстановке можно обо всем поговорить и договориться, если вдруг что.

Оля промолчала, для себя решив, что никуда в субботу не поедет. Ей уже и так с лихвой хватило позора. Если Потапову надо — пусть сам его обо всем и расспрашивает.

В конце рабочего дня директор снова к ней наведался. И если днем он казался обеспокоенным, то вечером он бледнел, потел и дергался. Хотя старался, конечно, посмеиваться, но как-то нервно у него это выходило.

— Ну что? Ничего не слышно? — спросил только. — Ты не в курсе, зачем Стрелецкий направил запросы по некоторым нашим контрагентам?

Нервозность Потапова передалась отчасти и ей — вдруг и она где-то что-то напутала, все-таки опыта мало. Но тревожилась недолго, личное горе перевесило и затмило все другие чувства. И в пятницу утром, проводив Ромку в школу, она шла на работу, изнемогая, словно на очередную пытку.

Скорее бы уже он уехал, думала она. И в то же время при мысли, что больше они никогда не увидятся, сжималось сердце.

Утром Потапов перенес ежедневную планерку. И вот теперь кто-то коротко постучал. Она неосознанно выпрямилась в кресле и нацепила легкую дежурную улыбку. Но когда дверь отворилась и в кабинет вошел он, Рома, Оля в первый миг застыла от удивления. Он все-таки пришел к ней. Сам. Пусть ничего вернуть нельзя, но они хотя бы поговорят нормально. И дай бог ей решимости, сказать ему про сына…

Так некстати на нее накатило волнение: неужто она наконец все ему расскажет? Дурацкие нервы, совсем ни к черту. Как Оля ни собралось с духом, ни приказывала себе успокоиться, но волнение только усиливалось, обжигало жаром щеки, разгоняло пульс, вибрировало в груди и на кончиках пальцев.

С минуту они просто смотрели друг на друга, без слов, и Оля чувствовала, что это была особенная минута. Да, они молчали, но и молчанием можно очень многое сказать. Оля и говорила взглядом, дыханием, мыслями: «Рома, у тебя такой уставший вид… бедный мой… Ты стараешься казаться неприступным, но в глубине ты все равно прежний. Я вижу. Мне так много надо тебе сказать. Как хорошо, что ты пришел, что ты готов меня услышать… Ведь между нами ничто не умерло. Я это чувствую, даже несмотря на твою Лилю…».

Но тут Роман поприветствовал ее, оборвав этот молчаливый воображаемый разговор. Она, с трудом переключившись, ответила с нежной грустью:

— Здравствуй, Рома…

Так хотелось ему сразу высказать все, что секунду назад произнесла в мыслях, но от волнения перехватило горло.

Но он вдруг холодно произнес:

— Проверка выявила махинации с денежными средствами. Суммы и немаленькие регулярно переводились на счета компаний-однодневок.

Оля сморгнула растерянно: только что он смотрел на нее почти как когда-то давно, и вот уже перед ней кто-то чужой, неприступный, надменный. Возникло ощущение, будто она с разлету ударилась о глухую мерзлую бетонную стену.

Всем своим видом, и взглядом, и голосом Роман показывал, что она ему никто. Просто подчиненная. Он еще что-то говорил, но смысл сказанного до нее дошел не сразу. Она даже переспросила по инерции. И вот когда Роман повторил жестко, с плохо скрываемой злостью, Оля вдруг поняла — он считает, что это она ворует! От этого страшного обвинения она задохнулась, будто ее ударили наотмашь в солнечное сплетение. Только смотрела на него, не веря тому, что он мог так про нее подумать, и беззвучно разевала рот.

Когда голос вернулся, она зачастила горячо, сумбурно, сбивчиво:

— Нет-нет… Этого не может быть… Это какая-то ошибка!

Но Роман ей не поверил! Он так страшно на нее посмотрел, еще хуже, чем до этого. Он просто убил ее своим взглядом, полным ледяного презрения.

— Перестань, — процедил он. — Мне можешь не врать, я не собираюсь тебя ни судить, ни наказывать. Только, прошу, не ври. Все счета подписаны тобой и только тобой. В обход директора и главбуха. Их даже на предприятии в те дни не было, я и это проверил.

Роман не говорил, а рубил словами, как кинжалом. Но Оля упрямо качала головой, отказываясь в это верить.

— Я не знаю, что могло толкнуть тебя на такое, но сейчас я пришел тебе сообщить лишь одно: ты должна прекратить эти махинации немедленно. Иначе тебя попросту посадят. Подумай о своем сыне. Что с ним тогда станет.

Горло свело таким болезненным спазмом, что из глаз брызнули слезы. Но Роман уже встал и, не прощаясь, вышел.

Время для нее остановилось. Ей казалось, что она попала в какой-то страшный безумный сон. Ее обвиняют в воровстве? Да она ведь ни разу за всю жизнь ничего чужого не взяла. И кто назвал ее воровкой? Он. Рома Стрелецкий. Тот, кто для нее все эти годы был самой светлой мечтой. Тот, воспоминания о ком, помогали ей выжить в самое тяжелое время. А теперь он ее попросту раздавил…

41

Роман знал, что разговор будет не из легких, но не ожидал, что настолько. Все сразу пошло не так, едва он переступил порог ее кабинета. Хотя какой-то там кабинет, одно название. Крохотный, тесный, не развернуться. Может, еще и оттого, что в нем оказалось невозможно мало места для них двоих, стало не по себе. Даже воздуха как будто ему не хватало. А тупая пекущая ломота под ребрами словно разгорелась пламенем.

Оля тоже растерялась,