Ленин. Человек, который изменил всё - Вячеслав Никонов

Российская делегация на Копенгагенском конгрессе насчитывала 20 человек, среди которых 10 социал-демократов (Плеханов, Ленин, Зиновьев, Каменев, Мартов, Варский, Мартынов; с совещательным голосом – Троцкий, Луначарский, Коллонтай), 7 эсеров и 3 профсоюзных деятеля. На конгрессе, заметила Мария Ильинична, «резко выявились все раздражение и вся злоба представителей различных течений в русской секции конгресса против ВИ. Он был страшно одинок, но не хотел сделать ни шагу по пути соглашения со своими противниками, выступавшими довольно сплоченным фронтом. И это особенно выводило их из себя»577.

Итоги Копенгагенского конгресса устроили Ленина гораздо меньше, чем Штутгартского. Никакой эйфории в этот раз: «Разногласия с ревизионистами наметились, но до выступления ревизионистов с самостоятельной программой еще далеко. Борьба с ревизионизмом отсрочена, но эта борьба придет неизбежно». При этом в дни конгресса Ленин в очередной – последний – раз сблизился с Плехановым. Ленин сделал широкий жест, попросив Международное социалистическое бюро считать представителем РСДРП в этой организации не только Ленина, но и Плеханова578.

Договорились издавать за границей популярную «Рабочую газету» и, если получится, газету и журнал социал-демократической фракции в Государственной думе. Плеханов даже даст статью для первого номера «Рабочей газеты». Но затем кампанию против издания затеет Троцкий, объявив ее узкофракционным органом, из-за чего Каменев выйдет из редколлегии «Правды» Троцкого. Все опять жестко переругаются.

Из Копенгагена Ленин направился в Стокгольм, куда приехали и мать с сестрой Анной из Финляндии, где они проводили лето. Повидаться с матерью удалось с 30 августа по 12 сентября (12–25 сентября). «Обычно после партсъездов брат брал на пару недель отпуск, для отдыха в данном случае: кроме того, он использовал его и для занятий в Стокгольмской библиотеке»579. Ленин последний раз виделся с матерью. Предчувствовал ли он, что больше ее не увидит? Крупская скупо пишет, что «предвидел он это и грустными глазами провожал уходящий пароход»580.

Из Стокгольма вновь в Париж. В ноябре 1910 года Ленин жаловался Горькому на тяжелое финансовое положение: «У нас здесь все по-старому. Куча мелких делишек и всяческих неприятностей, связанных с борьбой разных “уделов” внутри партии. Бррр!.. А хорошо, должно быть, на Капри… В виде отдыха от склоки занялись мы давним планом издания “Рабочей газеты”. Собрали 400 frs. с трудом. Вчера вышел наконец № 1. Посылаю его Вам вместе с листком и подписным листом. Сочувствующие такому предприятию (и «сближению» большевиков с Плехановым) члены каприйско-неаполитанской колонии приглашаются оказывать всяческое содействие»581.

Думская фракция эсдеков просила денег на свою прессу. 28 октября (10 ноября) Ленин отвечал Полетаеву: «Деньги (1000 р.) Вам посланы телеграфом через Лионский кредит на имя Чхеидзе в ту же среду, как было обещано… Пусть и он с своей стороны немедленно отправится в С.-Пб. Лионский кредит и похлопочет. Вторую тысячу от нас получите скоро, если дело пойдет хорошо»582. Дело пошло. С декабря 1910 года в Санкт-Петербурге выходила легальная газета «Звезда» и философский и общественно-политический журнал «Мысль». «Звезда» считалась органом думской фракции РСДРП, и в ее редакцию входили большевик Бонч-Бруевич, плехановец Иорданский и депутат Покровский, сочувствовавший большевикам. Крупская помнила: «В связи со смертью Л. Толстого начались демонстрации, вышел № 1 газеты “Звезда”, в Москве стала выходить большевистская “Мысль”. Ильич сразу ожил»583.

Его статья, написанная 31 декабря, дышала безграничным оптимизмом: «В первой русской революции пролетариат научил народные массы бороться за свободу, во второй революции он должен привести их к победе». В письме Горькому 3 января 1911 года Ленин не скрывал удовлетворения: «Что студентов начали бить, это, по-моему, утешительно, а Толстому ни “пассивизма”, ни анархизма, ни народничества, ни религии спускать нельзя»584.

Объединительные интенции Ленина окончательно покинули. Теперь он прикладывал основные усилия к тому, чтобы вернуть деньги, столь опрометчиво отданные немецким «держателям». Тяжбой непосредственно со стороны большевиков занимался Адоратский: «Германские социал-демократы вообще и в частности Каутский, совсем не разбираясь в русских делах, воображали тем не менее, что они призваны играть роль третейских судей…»585.

В ответ меньшевики вновь активизировали обвинения Ленина в раскольнической деятельности и склочничестве. В марте 1911 года он объяснял депутату Думы Полетаеву, что «это компания ликвидаторов, враги социал-демократии, их идеи – идеи изменников». И Горькому 27 мая: «Объединение нас с меньшевиками вроде Мартова абсолютно безнадежно, как я Вам здесь и говорил. Ежели мы станем учинять “съезд” для столь безнадежного плана, – выйдет один срам (я лично даже на совещание с Мартовым не пойду)… Притом, если намечать объединение плехановцев + наше + думской фракции, то это грозит дать перевес Плеханову, ибо в думской фракции преобладают меньшевики. Желательно ли и разумно давать перевес Плеханову?» При этом раскольниками в партии Ленин видел именно меньшевиков, а не себя. «О расколе надо говорить потоньше, всегда выбирая такие формулировки, что-де ликвидаторы порвали, создали и объявили безоговорочный разрыв, а партия напрасно их терпит…»586 – наставлял он Каменева.

Ленину срочно были нужны новые, молодые кадры крепких большевиков. И он начал их готовить. Весной 1911 года Ленину удалось организовать собственную партшколу – в местечке Лонжюмо, в 15 км от Парижа. Крупская объясняла: «В Лонжюмо был небольшой кожевенный заводишко, а кругом тянулись поля и сады. План поселения был таков: ученики снимают комнаты, целый дом снимает Инесса. В этом доме устраивается для учеников столовая. В Лонжюмо поселяемся мы и Зиновьевы»587.

Наверное, самым известным из вольнослушателей окажется Серго Орджоникидзе. Менее известным был Иван Степанович Белостоцкий, питерский рабочий, который рассказывал: «В конце мая съехались все ученики, и партийная школа в Лонжюмо начала свои занятия. ВИ преподавал политическую экономию, Надежда Константиновна – газетное издательство и связь, А. В. Луначарский – литературу и искусство… После лекций, которые нам читал Луначарский, мы часто бывали на экскурсиях в Лувре»588.

Ленин преподавал там не только политэкономию, но также аграрный вопрос и теорию и практику социализма. Семинарские занятия по политэкономии – за Лениным – вела Инесса. Зиновьев, Каменев и Семашко читали историю партии, Рязанов – историю западноевропейского рабочего движения, Шарль Раппопорт – историю движения французского, Стеклов и Финн-Енотаевский – государственное право и бюджет, Станислав Вольский – газетную технику. «Занимались много и усердно. По вечерам иногда ходили в поле, где много пели, лежали под скирдами, говорили о всякой всячине. Ильич тоже иногда ходил с ними»589.

Другой слушатель – Александр Иванович Догадов – добавлял детали: «Занимались мы в сарае, расположенном в саду, причем одна дверь выходила в сад. ВИ читал лекции спиной к двери; душный летний день и девушки – дочери владельца сарая – соблазняют нас, показывая за спиной ВИ яблоки, сорванные тут же в саду… Но вот кончились часы занятий, и вечером мы во главе с ВИ направляемся в кафе. Школьник Андрей (оказавшийся провокатором) – сильный баритон, ученик консерватории – организует хор, и 40 здоровых глоток поют “Стеньку Разина”, “Дубинушку” и пр. … В часы отдыха ВИ становился просто товарищем и принимал участие в наших прогулках, купании… В течение 4 месяцев ВИ жил вместе с нами – школьниками»590.