От любви до ненависти - Елена Белкина

— Я не хочу, чтобы тебе было плохо.

— А может, позволишь мне решать, это ведь меня касается?

— Меня тоже! — сказал Илья с таким раздражением, что ее это удивило.

— Постой. Ты понимаешь, что это сумасшествие? По твоим словам получается, что мы с тобой друг друга любим, уж извини за это слово, но другого не придумали еще, и именно поэтому не можем быть вместе? В любом виде, в любой форме?

— Именно поэтому. Потому что до добра это не доведет. Был месяц и была одна ночь, и больше ничего не нужно. Знаешь, я всегда был уверен, что взаимной любви не бывает. А если бывает, то крайне редко. Нет, вообще-то я мечтал: вдруг повезет, вдруг встречу женщину, полюблю ее и она меня полюбит. И мы поженимся, и проживем вместо сто лет, и умрем в один день. И вот я понимаю теперь, что нет ничего хуже взаимной любви. Это вечная боль, вечная боязнь, что другой тебя любит меньше, да еще ревность к тому же.

Ольга слушала и молчала. Насколько мы похожи! — думала она. Ведь то, о чем он говорит, это и мои мысли, просто я боялась даже приблизиться к ним. Сейчас, в данный момент, мы оба уверены в своей любви, не зная при этом — он прав! — что такое любовь. Тогда в чем же мы уверены?

— Послушай! — сказал вдруг Илья.

— Да?

— А может, ты просто мои уроки используешь, а? Может, ты просто тренируешься? Может, ты просто пошучиваешь надо мной, издеваешься слегка? — с надеждой спросил Илья. — Никакой влюбленности у тебя нет, а? Это было бы славно: я, грубо говоря, люблю, а ты нет, но позволяешь себя любить, а потом посылаешь к черту. А?

— А может, наоборот, ты пошучиваешь и слегка издеваешься? — спросила Ольга, и в голосе ее тоже была надежда.

Они посмотрели друг на друга и рассмеялись.

— Знаешь, чего мне больше всего жаль? — сказала Ольга. — Я никогда не прокачусь на твоем мотоцикле.

— Почему же? Нет проблем!

Илья дал ей свою старую теплую куртку, перчатки, пошел выводить мотоцикл.

…Через час они были в начале той самой дороги, ведущей в никуда.

Она села за руль, он сзади.

Она не спрашивала его, можно ли ехать быстрее, она сама все прибавляла и прибавляла скорость. Он ничем не дал понять, что это ему не нравится. И вот впереди показался глухой лес: конец дороги. Но она не снижала скорости. Еще немного — и они взлетят, а потом врежутся в деревья. Она ждала, что его рука сейчас ухватится за ручку тормоза. Но Илья обнимал ее (осторожно, чтобы не мешать ей) и был неподвижен.

Ольга затормозила за несколько метров до конца дороги, но мотоцикл все-таки вылетел с нее на землю, подпрыгивая по кочкам, врезался в кусты, его развернуло вбок, их выбросило, но они упали довольно мягко: Илья спиной на кустарник, а Ольга — на него. Они скатились с этого кустарника на траву и вместо того, чтобы ощупать и осмотреть себя, все ли в порядке, стали целоваться — до боли в губах, с каким-то отчаянием. Срывая друг с друга одежду, они мешали друг другу, путались руками.

— Господи, как я люблю тебя! — прозвучали безнадежные слова.

Потом он отвез ее в город, у ее подъезда они кивнули друг другу, и он уехал.

Илью пригласили главным редактором в самую крупную и влиятельную областную газету. Он согласился. Сам почти не пишет, выбрав хоть и тоже хлопотную, но не столь разбросанную жизнь администратора. Он к тому же устал от вечной писанины.

Вечера он проводит дома. Раз или два в неделю его навещает брюнеточка Нина, она же Вера, она же Надежда, она же Любовь. Для Нины, приехавшей из глухомани и не имеющей постоянного жилья, это возможность провести спокойный вечер, хорошо покушать, немного выпить и отоспаться на широкой чистой постели. Так думает Илья о ней, но так ли на самом деле, ему еще предстоит узнать. Илье нравится ее непосредственность и наивная горячность, идущая от благодарности и натуры. Она немножко привязана к Илье, хоть о любви речи нет, и его это вполне устраивает.

А за Ольгой вскоре начал ухаживать сорокапятилетний нефте-бензиновый магнат местного масштаба: деловой, но приличный, деликатный человек. У него семья и дети, которых он любит, в Ольге же он нашел свой идеал женщины, о чем прямо ей говорит. Не скрывая при этом, что семью никогда не бросит. Ольге эта прямота нравится, к тому же он и как мужчина неплох, к тому же, когда он появился, Георгий перестал напоминать ей о своем существовании. Она теперь не работает в универмаге, сидит дома, готовится к поступлению в университет, а раза два в неделю принимает своего ухажера (любовником она не называет его даже в мыслях). Жизнь вошла в ровную спокойную колею, кому-то она показалась бы скучноватой, но Ольгу вполне устраивает.

И только иногда…

Нинке было шестнадцать, когда после десятидневного запоя повесился в курятнике ее отец. Его жалели, он был добрый человек, а Нинкину мать осуждали: Ангелина, работая в гостинице «Центральная» (она же и единственная) поселка городского типа (ПГТ) Рудный, почти открыто крутила амуры с командированными. Поэтому все решили, что отец повесился от ревности.

Нинка же и отца жалела, и мать не осуждала. Она уважала ее за смелость и открытость характера и за презрение к людям, которые ничего другого не стоят. Через месяц на матери подженился, как говорили в Рудном, приезжий и загостившийся Славик, мужчина совсем еще молодой, чуть за тридцать, неизвестно чем занимающийся. Ангелина так в него влюбилась, что даже перестала на работе амуры крутить, пыль с него сдувала, кормила и поила дармоеда. Славик же, снисходительно принимая это обожание, откровенно поглядывал на младшую сестру Нинки, четырнадцатилетнюю Веру. Вере хоть и четырнадцать, но она высокого роста, с пышными русыми волосами, голубыми глазами, местная молодежь мужского пола облизывалась на нее, но она была такой застенчивой и скромной, будто не у Ангелины родилась и не в Рудном жила. Школа и дом, да книжки читать, больше она ничего не хотела.

Нинка на два года старше, а выглядит младшей: худенькая, черненькая, маленькая, только глаза огромные. Если на Веру облизываются, то к Нинке отношение прохладней: худоба в ПГТ Рудный не в почете. Одноклассник Вовочка, долговязый дебил, спросил как-то:

— Нинк, у тебя грудь есть?

— Есть.

— А че ж ты ее не носишь?

И долго смеялся своей шутке, переделанной из старого анекдота.

Нинка не завидует Вере, а любит ее. Мать у нас сволочь, и я сволочь, думает она, а Верка пусть вырастет хорошей, потому что должны же хорошие люди тоже быть!

Поэтому Славик ее насторожил.

И не зря.

Как-то вернувшись домой в неурочное время, еще на крыльце услышала что-то подозрительное. И дверь открыла тихо-тихо.

Вера в разодранной одежде лежала на полу, а Славик зажимал ей рот ладонью (она мычала) и ударял об нее своим телом, крякая, будто дрова рубил. Вера не увидела Нинку, потому что глаза ее были крепко зажмурены. Нинка тихо взяла тяжеленный «печной» утюг, подошла к Славику и ударила его утюгом по голове. Потом отвалила замершее тело с Веры, та стала кричать и плакать, пришлось теперь Нинке зажимать ей рот. Кое-как успокоила.