От любви до ненависти - Елена Белкина

Через два дня после этого, окончательно оклемавшись, он прервал отпуск и вышел на работу. Людмилы уже не было там, она днем раньше ушла в новую газету, перспективную, богатую (спонсором был ликероводочный завод), где сразу же стала главным действующим лицом.

А Ольга все эти дни жила в каком-то оцепенении. Все слова, сказанные Ильей, которые она воспринимала сначала спокойно или почти спокойно, теперь, после того как она узнала о какой-то ночной брюнеточке (уличной девке, проститутке, может быть!), приобрели другой смысл, каждое слово было — как пощечина.

И вдруг он позвонил.

— Я же сказала… — начала Ольга.

— Постой, — сказал Илья. — Я тут узнал, что ты была у меня (ему запоздало сообщила об этом Людмила, когда они о чем-то говорили по телефону).

— Только не надо притворяться, что ты не помнишь!

— Я не притворяюсь. Тебе любой специалист скажет… Главное: что я делал, что говорил, что врал? Ничего не помню.

— Ты говорил чистую правду. Про брюнеточек большей частью.

— Каких брюнеточек?

Ольга бросила трубку.

Он дурит ее, как девчонку!

А потом она увидела в газете объявление-рекламу наркологического центра. Лечение пьянства, алкоголизма, табакокурения, вывод из запоев. Позвонила, сказала, что хочет проконсультироваться относительно мужа. Ее любезно пригласили, назначив время.

Она пришла и сразу же задала наркологу-консультанту вопрос, возможны ли такие состояния, когда человек выглядит абсолютно нормальным, а потом ничего не помнит? Нарколог ответил, что не только возможны, но сплошь и рядом характерны, особенно для запойных алкоголиков. У них из памяти не только часы, у них дни и недели выпадают. Один пациент недавно оказался в аэропорту и вдруг купил билет в Архангельск, слетал туда, пробыл два дня и вернулся. Его никто нигде не задержал, но сам он, пивший после Архангельска еще несколько дней, ничего об этом полете не помнил. Остались на память билеты, и все. Почему Архангельск? Сам не знает. Говорит: может, потому что с детства мне Михайло Ломоносов симпатичен был, который из-под Архангельска в русскую историю вышел. Я, говорит, тоже мечтал в историю попасть…

После разговора с наркологом Ольга не знала, как быть. Существовала ли брюнеточка, она теперь никогда не узнает, поскольку он и сам не знает этого! Но ведь не просто так все говорилось, пусть даже он и не помнит!

И вдруг она поняла, что ей, в сущности, все равно, была брюнеточка или нет. Она поняла, что просто ищет повода, чтобы рассердиться на Илью и, как говорят в таких случаях, бросить его, бросить человека, который ей сейчас нужен больше всех других.

Илья появился без звонка.

Не дожидаясь приглашения, прошел на кухню, сел там, тяжело оперевшись локтями на стол, долго молчал. Ольга тоже молчала.

— Я заболел тобой окончательно, — сказал он наконец. — Я думаю о тебе каждый день с утра до вечера.

Илья говорил об этом так, как действительно говорят о болезни: мрачно, уныло, безнадежно.

— Нет, в самом деле. Это какое-то навязчивое состояние. Маниакально-депрессивный психоз. Что молчишь?

— Думаю, — сказала Ольга.

— О чем?

— Не знаю. — Ольга рассмеялась. — Чувствую, что думаю, а о чем, не знаю. Знаю, что я тебе не верила. Думала: ну, решил опытный мужчина для игры, для развлечения роман закрутить. Сам себе игрок, сам себе зритель.

— Это было бы замечательно! — сказал Илья. — Я, может, как раз и хотел роман закрутить! А вместо этого — хоть топись. Взрослый дядя, а ни черта не разберется, смешно! Чего я хочу? — спрашивал он, словно не Ольгу, а только себя. — Жениться на тебе? Нет. Третий раз я в эту воду не войду. Чего тогда?

— Постоянной любовницей меня сделать, — подсказала Ольга.

— Это хорошо бы, — рассудил Илья. — Но в любовницы надо брать женщину с характером легким, простым.

— А у меня нелегкий и непростой?

— Конечно. И даже не в этом дело. Идеальная любовница: пришел к ней, отвел душу, облегчил, извини, тело, ушел, и пока не зачесалось в душе или, извини, в теле, занят своей жизнью. С тобой так не получится. Уйдешь, а облегчения не будет. Ревновать буду: с кем ты, что ты, где ты… Вот, например, эти дни и ночи, когда мы были вместе. Близко. Ближе невозможно. И я должен был быть, коряво говорю! — должен был быть счастлив безоговорочно!

— А ты не был счастлив?

— Быть-то был, но все равно как-то больно было. То есть ныло что-то… То есть… Не знаю. То есть знаю. Все, что я до этого говорил, это ерунда. Главное: ты-то не полюбишь меня, хотя стараешься, я вижу. Спасибо за старание.

— Не стоит благодарности, — сказала Ольга.

Да, совсем недавно она считала, что для Ильи это — игра, придумка, фантазия.

А сейчас поняла и поверила: не игра, не фантазия. Серьезно, и даже очень. Видно, что растерян он более всего от собственной растерянности, потому что, столько лет прожив, впервые встречается с чем-то совершенно в себе незнакомым. Она вспомнила советы Людмилы: что, дескать, с Ильей, если он влюбится, можно делать что угодно. И женить на себе, и так далее. А что — и так далее?

И зачем вообще учить его? Не приняла ли она душевное притяжение к этому человеку и телесную радость, полученную от него, за то, что он в запое своем называл «любить по-настоящему»? Она ведь, возможно, и не знает, что это такое — по-настоящему. Он догадался о том, в чем она сама себе боялась признаться: ее чувства более поверхностны, они возникли на фоне ее разрыва с мужем, на фоне неверия в себя, и ведь недаром она мысленно так долго сопротивлялась своему влечению! Значит, предчувствовала! Вот человек, которому больно, и она повинна в этой боли. Отношения можно продолжать, ей не составит труда изобразить взаимность (потому что все-таки некоторая взаимность есть). Но чем дальше зайдут эти отношения, тем сильней будет его притяжение к ней и, наоборот, глубже будет ее разочарование, ее усталость. И кончится это еще большей болью для него, чем сейчас.

И самым правильным будет не разубеждать его, а помочь. Даже пусть за счет некоторой лжи.

— Знаешь, — сказала она, — я тебе очень благодарна. Что-то во мне изменилось. Правда, результат неожиданный.

— Какой же?

— Мы, кажется, помирились с мужем.

— Кажется — или помирились?

— Помирились.

— Я поздравляю. Трудно только первые семь-восемь лет. А потом еще труднее. Когда вы будете расходиться после пятнадцати или двадцати лет семейной жизни, вы уже будете ясно и просто друг друга ненавидеть. И никаких примирений уже не нужно будет. Так что десяток лет подождать, и все определится.

— Ты очень зло говоришь.

— Я злюсь на себя. Я твой муж по сути. И — не могу. Если твой бывший мог жить с женщиной, которая его не любит, то я не могу.