Тайна Эмили - Геза Шварц

Эмили вскочила и, не отдавая себе отчёта в том, что делает, набросилась на него. Она ударила его по лицу со всей силы, на которую была способна, ей просто необходимо было выплеснуть куда-то свою злость.

Но, против ожидания, мальчик никак не защищался, а только парировал удары. И когда она после очередного неудачного броска рухнула на землю, он смотрел на неё спокойно, без всякой насмешки, сверху вниз.

– Я говорил это тебе, – тихо произнёс он. – Люди слепы. Они боятся того, чего не понимают. И когда-нибудь они начинают ненавидеть то, чего не понимают. Я знаю, что ты не хочешь это слышать, тем более от меня. Однако это случилось, и даже раньше, чем ожидалось. Ты потеряна. Так же, как и я.

Эмили хотелось ударить его снова за эти слова, хотелось разнести в пух и прах весь этот ужас, как осколки слёз у себя руке. Но вместе с тем она понимала, что всё это не имеет смысла.

И хотя Валентин был лгуном, здесь он был прав – каждое слово в его ключевой фразе жалило правдой. Эмили сама это чувствовала: только что, когда её дядя бросил взгляд в темноту и лицо его стало чужим, она всем нутром ощутила эту чёткую границу между нею, девочкой-духом, и живыми людьми – там, снаружи. Сейчас Эмили казалась себе ещё более ледяной, чем любой холод, в который Валентин её когда-либо окунал.

Эмили не сразу заметила, что юноша-дух оставил её в одиночестве. Она поняла это только в тот момент, когда он уже в некотором отдалении проходил между могилами. Впервые за всё это время девочка не испытывала гнева – и к нему, и вообще. Валентин оставил её в покое именно теперь, когда никакого труда не составляло прикончить её. Возможно, юноше было не интересно добивать раненого зверя, возможно, ему наскучил её вой, а возможно… – эта мысль мерцала, как свет её цветка. Или, возможно, он оставил её в покое, потому что… тоже знал это – тоску по миру, который сам себя потерял.

Эмили проклинала дождь. Раньше, когда она была ещё живым человеком, дождь был её другом. Волшебником, который ночью тихим стуком в окно убаюкивал её, или пощипывал щёки, когда она, раскинув руки, кружилась во дворе. Девочка верила, что эта дружба продолжится и теперь, когда ей пришлось стать духом, так же, как вышло с другими стихиями и явлениями природы. Ветер говорил с ней тысячами голосов и наполнял необузданной силой, лучи солнца, словно расплавленное золото, разливались по всему телу, а туман касался её так нежно, как едва различимый ласковый шёпот. Только дождь обернулся беспощадным садистом. И когда она в воплощении духа бежала за Бальтазаром по ночным улицам Парижа, он словно тысячами крохотных ножей вонзался ей в тело.

– Окаянный дождь! – вырвалось у неё в сердцах, когда вслед за вампиром она завернула за угол, и целый ушат дождевых капель вновь пролетел сквозь неё. – Ощущение такое, словно это настоящий огонь!

Судя по выражению лица Бальтазара, ему тоже не слишком нравилась такая погода. Но теперь, когда он взглянул на Эмили, в его глазах читалась насмешка.

– Так оно и есть, – ответил он. – В нём больше жизни, чем в любом человеке, а что такое жизнь, если не огонь? Многие из вас чувствуют это уже при жизни. А другие… ну да. Другим для этого требуется намного больше времени.

Эмили засопела.

– Если бы я знала это заранее, я осталась бы в своём склепе. Ты уже целую вечность гоняешь меня по городу, а я даже не знаю, куда мы идём, и каждая проклятая капля выжигает внутри меня пылающие канавки. Это вовсе не удовольствие, могу тебя заверить.

– А ты здесь вовсе не для своего удовольствия. Поэтому перестань ныть и ворчать, как живой человек. Ты им больше не являешься.

Эмили сжала зубы. Ему не надо было ей об этом напоминать, и дождю тоже. Она каждый раз чувствовала боль, когда вспоминала о том, как дядя приходил на её могилу. И всякий раз ощущала тот холод, который лежал между нею и миром живых, тот жуткий холод, преодолеть который было практически невозможно.

Даже если когда-нибудь Эмили суждено будет вернуться в мир людей – она ведь знала! – если даже это случится, всё равно ей захочется вглядываться в тени чаще других, и она будет помнить обо всех чудесах, что её окружали здесь, и о царстве, в котором всё возможно.

– Ты ведь всегда так делала, – сказал Бальтазар, вклиниваясь в её мысли. – Единственное различие состоит в том, что теперь ты делаешь это осознанно. А знание предполагает одиночество. Это ты должна понимать.

Эмили вздохнула. Она давно уже не возмущалась, когда он читал её мысли. С одной стороны, потому что это было просто бессмысленно. С другой – он ещё никогда не использовал свой дар ей во вред.

– Тебе легко говорить. Вампиры ведь не такие слепые, как люди.

– Да, – подтвердил он её слова, – но вампиры видят всё, а это тоже не так просто. Не забудь: всегда существовали люди, которые могли жить в разных мирах, осознанно или нет. Так, как это делают ваши рассказчики историй, открывающие ворота, которые ни один волшебник никогда не смог бы открыть, и таким образом вылечивающие оба мира. Разве твой отец не говорил тебе этого? Разве он не был тем человеком, который научил тебя всматриваться в темноту? И разве он тебе таким образом, наряду с тоской, не подарил ещё и надежду?

Эмили пожала плечами.

– Но я не рассказчик историй. Я только…

– Оставь это, – строго перебил он её. – Ты уже достаточно долго являешься моей ученицей, чтобы никогда не произносить предложений, подобных этому. Ты воительница, которая никогда не сдастся, и не важно, какой бы враг ни противостоял тебе, ты обладаешь упорством, которое поражает даже меня. Никто не знает, какие ещё дороги тебе предстоит пройти, но ты пока – меньше всех, но и упорнее всех. И твоё знание о потустороннем мире – это проклятие, не спорю. Но это и дар, которым наделяют немногих. И кому ещё, как не такой упрямице, как ты, обладать им!

Эмили ничего не оставалось, как ответить на его улыбку. Она достаточно часто жаловалась на строгость Бальтазара, на его упрямую твёрдость и жесткость в общении. Она жаловалась и ныла, как правило, когда силы её были на исходе. Но случались и такие моменты – такие, как сейчас, когда двумя фразами ему удавалось рассеять её мрачные мысли и вернуть уверенность. Прежде так легко это удавалось только её отцу!

И если бы кто-нибудь ей сказал, когда она впервые увидела Бальтазара, что точно так же, как об отце, она будет думать об этом угрюмом вампире, девочка-дух сочла бы его сумасшедшим.

– Очевидно, да, я в самом деле невероятно упряма, – только и сказала она. – Иначе вряд ли последовала бы за вампиром в самые мрачные уголки Парижа.

Между тем они действительно оставили за спиной оживлённые улицы и находились теперь в довольно неприглядном, диковатом и неухоженном жилом квартале. Стены домов здесь были все в граффити. Стёкла в окнах на нижних этажах разбиты.

– Злу не нужна темнота, – возразил Бальтазар. – Самые ужасные поступки совершаются при ярком свете!