Амнезия - Федерико Аксат

Будь я немного постарше, догадался бы, что стряслось. Звонок, разговор за закрытой дверью, патрульная машина у нас на лужайке… Но когда отец позвал меня из кухни, я даже представить не мог, что он хочет мне сказать.

Я сел на стул, отец придвинул себе другой и устроился напротив меня.

— Это будет самый тяжелый разговор в нашей жизни. Ты умный мальчик и все поймешь, не сейчас, так потом. Ты должен услышать это от меня. Будет нелегко, но иначе никак не получится.

Я молчал. Не знал, чего ждать дальше.

— Твоя мама ужасно страдала, Джонни, ты это знаешь лучше меня. Она терпела чудовищную боль и постепенно утратила волю к жизни. Для нее каждый день был полон мучений. Каково это быть запертой в собственном теле, которое отказалось тебе подчиняться, жить без любимого вязания, без прогулок, не иметь возможности даже переключить канал или выключить телевизор, когда захочется? Мы ведь не могли позволить, чтобы мама продолжала страдать? Ты согласен?

Я сам чувствовал себя запертым в собственном теле.

— Я избавил твою маму от страданий, Джонни. Когда-нибудь люди примут закон, который позволит безнадежно больным, таким, как она, уходить из жизни без боли, легко и мирно, когда они сами решат. Но пока, Джонни, такого закона нет, и это очень несправедливо по отношению к маме. Чудовищно несправедливо. Я должен был ей помочь… покинуть этот мир, полный боли. Понимаешь?

Кроме всего прочего, мамино лечение было нам не по карману. Не это ли заставило отца принять решение? Тогда, глядя ему в глаза, я решил, что нет. Он отдал бы все, чтобы ее спасти. Но у мамы не осталось никакой надежды. Она была обречена на страдания.

УСТАЛА БАС

Удивительная вещь: во время нашего разговора — точнее, отцовского монолога — я, в отличие от брата, не произнес ни слова — и даже не задавался вопросом, как именно отец избавил маму от страданий. Убийство, смерть… Я и подумать не мог ни о чем подобном.

— Мама говорила, что устала.

— Именно. Теперь нам всем очень грустно, Джонни, но ты должен помнить: наша боль ничто по сравнению с тем, что она испытывала каждый день.

Позже я познал все стадии горя, включая дикую ненависть к отцу, но во время того разговора — самого тяжелого в нашей жизни — мне казалось, что я его понял.

— Полиция приехала за мной, Джонни. Мне придется ответить за свой поступок. Если человек не согласен с каким-нибудь законом, он все равно не имеет права его нарушать. Ты ведь понимаешь, правда?

— Да.

— Хорошо. С вами поживет тетя Одри, а твой брат будет заботиться о тебе вместо меня. Ты должен доверять Марку и слушаться его во всем.

Я кивнул. Произнося эти слова, отец, скорее всего, уже принял решение или готов был принять.

— Давай обнимемся, — попросил он и с силой прижал меня к себе.

До этого я не плакал. Не потому, что не хотел, а оттого, что у меня совсем разладилась связь между телом, разумом и чувствами. Но, прижавшись к отцовской груди, вдохнув знакомый запах одеколона «Олд спайс», я не выдержал и разрыдался. До меня начал доходить смысл того, что должно было вот-вот случиться.

Полиция приехала за мной. С вами поживет тетя Одри.

Отец мягко отстранил меня. Он не плакал, но глаза покраснели.

— Я горжусь тобой, Джонни. А теперь иди к себе. Тебя ждет Марк.

Я подчинился и смотрел, как его увозят, в окно на втором этаже.

На задержания, которые показывали в кино, было совсем не похоже. Отец просто вышел из дома и сел в полицейскую машину.

Дома я положил флешку на стол и долго рассматривал, словно она хранила тайну устройства вселенной.

У меня почти не было сомнений, стоит ли смотреть видео. Еле слышный внутренний голос требовал раздавить дурацкое устройство каблуком ботинка, но здравомыслие никогда не было моей сильной стороной.

Я вставил флешку в разъем ноутбука, и на экране всплыло окошко с вопросом, хочу ли я запустить видео. Как все стало просто в наши дни. Хотите уничтожить мир? Нажмите ENTER.

На экране возник тот самый конференц-зал, в котором мы с Мэгги в последний раз говорили с Марком.

Стол, тогда заваленный бумагами, теперь был совершенно пуст. Людей в зале не было. Камера описала головокружительную дугу, прежде чем нашла подходящий ракурс и застыла. Судя по наклону, ее поставили на стол.

В кадр вошел Марк — похоже, это он устанавливал камеру — и уселся во главе стола. Увидев его лицо, я вздрогнул, глаза защипало от слез. Я не считал себя размазней, но, видимо, был не настолько крепок, чтобы не заплакать, увидев умершего брата. Казалось, он смотрит прямо на меня… Словно знает, что я его вижу. Марк не улыбался, но и печальным не выглядел. Скорее сосредоточенным.

На белой рубашке брата были расстегнуты две верхние пуговицы. Все движения были сдержанны, будто Марк нарочно берег силы. Он наклонился и достал из-под стола тонкую папку, открыл ее, бегло просмотрел верхние страницы и откашлялся, прочищая горло.

— Я всегда рассматривал болезнь своей матери как систему затрат и выгод, как уравнение с несколькими переменными. Самой простой для вычисления переменной были деньги, которые отец отдавал врачам, в том числе откровенным шарлатанам. Но были и другие — наши страдания. Мама страдала, отец страдал… А главное, страдал Джонни.

По моей щеке сбежала жгучая слеза. Слышать голос Марка было мучительно само по себе, а слушать, как он говорит о матери, просто невыносимо. К тому же я догадывался, о чем пойдет речь дальше.

— Но мать я убил не из-за этого уравнения.

Я нажал на паузу. Видео остановилось. В комнате как будто вдруг стало холодно.

Надо было слушать дальше: Марк должен рассказать о своих мотивах.

Отец взял на себя вину за поступок, которого не совершал.

Нет, не за поступок. За убийство. Убийство собственной жены.

— Что ты натворил, Марк? — прошептал я.

Я с силой надавил на кнопку, и видео возобновилось.

— Сначала я хотел скрыть от отца, что работаю на заправке, но очень быстро понял, что ничего не выйдет. Во-первых, ее хозяин Фрэнк Кассонвиц был папиным хорошим знакомым и не стал бы от него ничего скрывать; если он и согласился взять шестнадцатилетнего парня на полставки, то лишь потому, что был за многое признателен его родителям. К тому же мне предстояло работать в магазинчике при заправке, куда заглядывали проезжавшие мимо жители Карнивал-Фолс. Рано или поздно кто-нибудь из них мог все рассказать моим. Так что я решил поговорить с отцом прямо. Разговор получился нелегким: если что-то в этом мире могло сравниться с большим сердцем Эда Бреннера, то только его же непомерное упрямство. Я пообещал, что не стану бросать учебу, а все заработанное пойдет нам с Джонни на карманные расходы.