Амнезия - Федерико Аксат

Чего я только не делал: стоял за кассой в магазинчике, мыл уборные, проверял покрышки. Лишь заправлять машины мне не позволяли. Фрэнк сказал, что на это есть причины, но так и не соизволил их изложить. Я думаю, он попросту не хотел задеть самолюбие Рональда Мэткина, долговязого вздорного старика, который работал на заправке еще в семидесятые, когда отец Фрэнка только открыл свое дело. Отношения с Рональдом у меня не сложились, и это было самое неприятное, поскольку Фрэнк появлялся на заправке нечасто, и мне волей-неволей приходилось уживаться со стариком.

Я не смотрел на экран, мне было достаточно слушать голос брата. О своей работе у Кассонвица он почти не рассказывал, и такие подробности были для меня в новинку.

— Постепенно до Рональда дошло, что никакой угрозы для него я не представляю; я не планировал провести на заправке ближайшие сорок лет и занять его место. Все недоразумения были улажены, и между нами установился хрупкий мир. Кроме того, я выполнял самую тяжелую работу, которую Рональд терпеть не мог и к тому же попросту не тянул — в семьдесят многие вещи становятся человеку не по силам. Главной обязанностью Рональда была заправка баков. Большую часть дня он просиживал в старом кресле возле холодильника и ждал, когда подъедут клиенты. Все знали Рональда, и Рональд знал всех. Через месяц я стал чувствовать, что старик вполне доволен моим обществом; конечно, сам он ничего подобного не говорил. Он вообще говорил мало и ничего не рассказывал о себе. Я подозревал, что он вдовец, но точно не знал.

Однажды, когда мы скучали без дела, Рональд вдруг спросил, как себя чувствует моя мама. Я никогда не упоминал про ее болезнь и решил, что старик узнал о ней от Фрэнка. Я вкратце рассказал, как обстоят дела, Рональд внимательно слушал, кивал и не перебивал. А потом рассказал про свою семью. Рональд был мудрым человеком, даром что просидел всю жизнь на бензоколонке. Не скажу, что мы по-настоящему подружились после этого разговора, но я благодарен старику — он открыл мне то, что много лет носил в себе. То ли его сердце тронула моя беда, то ли я ему все-таки нравился. Скорее всего, и то и другое.

Рональд действительно был вдовцом. Его жена умерла почти полвека назад. Сначала я подумал, что он шутит: как можно вдовствовать целых пятьдесят лет? Но тут и вправду был особый случай. Рональд и Марсия познакомились в младших классах. Она стала его первой девушкой и забеременела в восемнадцать. Пришлось пожениться, тогда по-другому было нельзя. По словам Рональда, отец Марсии был здоровенным злобным ирландцем — здоровенным даже по меркам Рональда, так что я даже представить себе боюсь этого великана. Как бы то ни было, свежеиспеченному жениху пришлось срочно искать работу и жилье. Молодые сняли трейлер. Днем Рональд работал на лесопилке, а по вечерам на заправке. Смена заканчивалась в час ночи. У них с Марсией родилась девочка, которую назвали Бекки. Малышке было три месяца, когда Рональд однажды вернулся домой продрогший до костей. Марсия спала на складной кровати, прижав к себе Бекки и завернувшись в одеяло. Рональд пристроился рядом и провалился в сон. Через несколько часов он вскочил от крика Марсии. Бекки была мертва. Врач сказал, что девочка задохнулась. Мрачно усмехнувшись, старик заметил, что в наши дни эскулапы сделались гуманнее — самую капельку, — но в те времена совсем не утруждали себя подбором слов. Тот доктор прямо заявил убитым горем родителям, что они сами виноваты: нечего было класть с собой младенца на такую узкую кровать. Будь Рональд постарше и не будь он напуган до полусмерти, непременно разбил бы врачу физиономию за то, что он так разговаривал с Марсией. Спустя несколько месяцев жена Рональда бросилась под поезд, а он так больше и не завел семью. Как же он терзал себя за то, что поселил жену и дочь в этом проклятом тесном трейлере! Немного утешало Рональда лишь то, что Бекки умерла без мук. В отличие от Марсии, в гибели которой Рональд винил себя всю жизнь.

Марк говорил почти без запинки, было видно, что он помнит события почти десятилетней давности в мельчайших подробностях.

Я остановил запись, чтобы посмотреть, сколько осталось, и заодно немного передохнуть. Мне предстояло узнать, что заставило Марка принять решение.

— После разговора с Рональдом я понял, что должен сделать. Вечером я сидел у мамы. Она показала на букву «у», и я угадал слово: «устала». Потом показала букву «п»: «подушка». В обычный день я решил бы, что она устала лежать в одной позе и просит поправить подушки. Но тогда я посмотрел маме в глаза… Она поняла, о чем я думаю, и моргнула один раз.

Я снова остановил запись. Мне понадобилось несколько минут, чтобы набраться храбрости.

— Мама устала от такой жизни, в этом не было ничего удивительного; но теперь она просила избавить ее от страданий. Сначала я не принял ее просьбу всерьез. Не буду же я убивать свою маму! Но спустя два дня мне пришлось передумать. Я вернулся домой и увидел, как Джонни складывает подушки на кресле в дальнем углу; он сказал, что в последнее время мама быстро устает и говорит невпопад. Когда я спросил, что он имеет в виду, брат ответил, что она попросила положить подушку ей на лицо.

О том времени я помнил не так уж много. Мне с моей памятью далеко до Марка, к тому же тогда я был еще мал. Случай с подушкой я позабыл напрочь и теперь, в полной мере осознав его смысл, похолодел от страха. Но в одиннадцать лет мамина просьба показалась мне нелепой.

— Когда мама решится поговорить с Джонни прямо? Когда дойдет до такой степени отчаяния, что попросит одиннадцатилетнего сына помочь ей расстаться с жизнью? Чтобы задуматься об этом, мне понадобилась вся смелость, которая у меня была. Что составляло мамину жизнь? Ежедневные страдания. Врачи, отец и мы с Джонни решили, что она должна существовать в этом аду. Мы все так решили… Мы, а не она. Возможно, какие-то высшие силы отправили меня работать на заправку, чтобы я услышал историю о том, как родители задушили во сне свою дочку. Я размышлял об этом целую неделю, рассуждал, анализировал. И наконец решил поговорить с мамой. Пришел к ней и сказал, что хочу знать ее волю. Она ответила, что больше всего на свете желает уйти из этого мира, ведь ей невыносимо думать, какой мы ее видим, и больно смотреть, как мучается отец. Она давно сама покончила бы с этим, если бы могла. Я пообещал сделать все, что нужно, той же ночью. При помощи подушки, как она просила. И выполнил обещание.

Я в ужасе прижал ладонь к губам, будто хотел сдержать крик. Какая чудовищная ноша лежала на плечах моего брата столько лет!

— В день своего ареста, прямо перед приездом полиции, отец позвал меня на кухню. Сказал, что у нас будет взрослый разговор. И что он в меня верит и знает — я все пойму. Я даже не подозревал, что копы расследуют мамину смерть, думал, что они просто выполняют какие-то формальные процедуры. И тут отец объявил, что Харрисон едет к нам, чтобы взять его под стражу. Я хотел что-то сказать, но он остановил меня. Отец будто видел меня насквозь. Он не стал ходить вокруг да около; сказал, что мать давно просила его прекратить ее страдания, и он гордится мной, потому что у меня хватило смелости выполнить ее волю. Он сам сделал бы это рано или поздно, ведь мама больше всего на свете хотела освободиться от боли. А еще она хотела, чтобы мы помнили ее такой, как раньше, — когда она выращивала цветы, готовила индейку на День благодарения, читала свои любимые исторические романы, — а не прикованной к постели и беспомощной, как в бесконечные дни болезни. Отец сказал еще одну вещь, которую я запомнил на всю жизнь: ухаживать за обреченным человеком все равно что видеть смерть в замедленной съемке. По-моему, точнее не скажешь.