Хроника смертельной весны - Юлия Терехова

У Катрин отчаянно кружилась голова, две мужские фигуры то сливались в одну, то распадались на целую вереницу, тошнота подступила к горлу и парк стремительно начал вращаться вокруг.

— Катрин, черт побери, что с тобой?!.

Примерно в это же время, Париж

— Querida, querida, когда, наконец, ты вернешь мне мою вещь? — телефонный звонок застал Анну запертой в пробке на бульваре Осман между улицами Тронше и Аркад. Она чуть не врезалась в зад зеленого «Пежо», маячившего перед ее капотом.

— О чем вы говорите? Я не понимала, и не понимаю. Я отдам вам все, что у меня есть — но у меня нет ничего чужого.

— Тогда из-за чего же ты меня убила?..

От этих слов у Анны подкосились ноги. — Вам нужна моя пейнета?..

— Она не твоя!

— Да, верно. Она принадлежит герцогу Альба. И он настаивает, чтобы пейнета оставалась у меня.

— Он тоже не имеет на нее права.

— То есть как? Это его фамильная драгоценность.

— Верни, иначе девочка умрет.

Оглушенная короткими гудками, Анна уронила телефон на колени: «Что же делать, боже мой, что же мне делать?» Она не помнила, как доехала до театра, как вышла из машины, как поднялась к себе в гримерку. Только увидев в зеркале трюмо свое бледное лицо и безумный, словно у зомби взгляд, она чуть пришла в себя. Сделала несколько глубоких вдохов и ощутила, как в голове чуть прояснилось.

«Прежде всего, позвони Франсуа. Расскажи ему о наглом требовании. Все равно, без его разрешения ты не сможешь распорядиться гребнем».

— Они требуют пейнету Альба? — удивился Франсуа. — По какому праву?

— Я не знаю. Утверждают, что она и тебе не принадлежит.

— Какая наглость! — возмутился он. Анна молчала, ожидая его решения.

— А что ты об этом думаешь? — поинтересовался он. — Ты готова ее отдать?

— Я?! — поразилась Анна. — Какое я имею право принимать подобное решение? Я не член твоей семьи.

— Пока, — уточнил Франсуа невозмутимо.

— Но, если бы пейнета принадлежала мне, я бы отдала ее, не задумываясь.

— Тогда отдай.

— Как?!

— Очень просто. Никакая драгоценность не стоит человеческой жизни. Если им нужна пейнета, пусть подавятся. И вернут ребенка матери. Как ее планируют забрать?

— Я не знаю. Он не говорит.

— Главное, не вздумай с ним встречаться.

Стоило Анне положить трубку, как ее нервы, раскаленные, словно оголенные электрические провода, пронизало острое предчувствие опасности, и мгновенно последовал звонок:

— Получила разрешение?

— Откуда вы?..

— Ты так предсказуема, querida. Итак, оставишь пейнету в гримерке, когда будешь уходить домой. Лучше бы тебе туда вообще не возвращаться. Никогда. Ты меня поняла?

— Будь ты проклят, — выдохнула Анна.

— Я не шучу. До свиданья, querida…

…И она оставила ее — сияющую золотом, с изящной сетью готического шрифта на зубцах. В последний раз погладила потертый алый бархат футляра и, тихо вздохнув, закрыла за собой дверь. Хотела запереть по привычке, но не стала — какой смысл — как будто шантажиста остановит хлипкий замок… «Только бы вернули Тони… Только бы вернули Тони», — твердила она, как молитву, спускаясь по лестнице, с каждым витком прощаясь с пейнетой. Прощаясь с Китри…

— Анна! — услышала она, как сквозь сон. — Анна!

— А?!! — она очнулась.

— Анна, что с тобой? Навстречу ей поднимался Борис:

— Анна, у тебя что-то случилось?

— Нет, Боренька, нет, — она с трудом сдерживала слезы. — Все хорошо.

— Ты сама не своя.

— Все нормально.

— Не хочешь поговорить? Может, я смогу чем-то помочь?

— Нет, мой золотой… Прости, я спешу.

— Спешишь? А так с виду не скажешь…

— Прости… Мне надо идти.

— Ну ладно… — Борис побежал наверх, а Анна без сил прислонилась к перилам.

— Вам просили передать, мадам, — служительница, появившись снизу, протягивала ей белый конверт.

— Кто просил?

— Не знаю, мадам. Оставили на проходной.

Анна заглянула в конверт и достала оттуда маленькую картонную карточку, с тисненым золотом именем, над которым блистала герцогская корона. На ней было написано от руки: «Bien joué, querida!»[172]

Она почувствовала, как ее словно окатили — сначала кипятком, потом ледяной водой из проруби. Колени ее подогнулись, руки затряслись, и она бросилась обратно наверх, преодолевая тошнотворную слабость. Она влетела в гримерку и остановилась как вкопанная — футляра на туалетном столике не было.

Конец августа 2014 года, Париж площадь Колетт

— Жизнь — странная вещь: мы все время на глазах у других людей, — пробормотал Десмонд, вытягивая ноги за столиком кафе Le Nemours.

— По-моему, это неполная цитата, — заметил Бас.

— Что это значит? — Бриджит разглядывала себя в зеркале витрины. Она была почти счастлива: стоило ей пожаловаться Себастьяну, что больше чем за полгода она ни разу не гуляла по Парижу, как тот сразу уговорил ее вечно мрачного напарника на прогулку. И вот они втроем пешком дошли до площади Бастилии, прошвырнулись по кварталу Маре, заглянули на площадь Вогезов. И, фланируя по Сент-Оноре, наконец оказались у Пале-Рояль.

— Что будем пить? — Бас заглянул в la carte[173].

— Мне — белого вина! — заявила Бриджит.

— Ты же не пьешь вино, — удивился Десмонд. — Ты пьешь виски.

— На мой взгляд, виски здесь, — девушка повела вокруг себя рукой, — неуместный напиток.

Здесь — на площади Колетт, в галерее Немур. Они устроились, словно в партере, в первом ряду столиков кафе — справа высились строгие колонны портика Комеди Франсез[174] с фонарями, стекло которых затуманило время, слева — станция метро Пале Рояль, похожая на старинную елочную игрушку из разноцветных бус, нанизанных на проволочку. Прямо перед кафе уличный оркестр услаждал слух прохожих традиционными Вивальди, Пахельбелем и Люлли[175].