Хроника смертельной весны - Юлия Терехова

— Он будто хотел, чтобы его поймали. И мы взяли — и поймали.

— Даже если и так? — раздраженно заметил Виктор. — Выяснили же — клиент состоит на учете в психоневрологическом диспансере с диагнозом «маниакально-депрессивный психоз». Он просто чокнутый.

— Надеюсь, — Сергеев по-прежнему пребывал в глубокой задумчивости.

— Что-то все же мы недоглядели…

— Недоглядели, — согласился Глинский. — И кстати — с кем, по словам дражайшей Августы Яковлевны, говорила Грушина о пистолете примерно за неделю до смерти?

— А биллинг что показал?

— Да ничего! Она говорила в основном с сестрой, еще несколько раз с тренером по фитнесу, администратором салона красоты… С мужем, естественно.

— И у кого-то из них она просила пистолет? Я ставлю на тренера, — ухмыльнулся Зимин.

— А я на администратора, — в тон ему добавил Сергеев. — Эти дамочки бывают крайне подозрительными!

— А мужа исключаем? — фыркнул Глинский. — И сестру в инвалидной коляске? Узко мыслите, господа офицеры!

— А может, она не просила пистолет? — Зимина вдруг осенило. — Может, она просто информировала?

— Я спрашивал у Августы, она не помнит, что именно говорила хозяйка, — с сожалением заметил майор. — Склероз у дамочки.

Сергеев отправил в рот остатки коньяка:

— Ты, майор, говорят, в отпуск собирался?

— Собирался, — вздохнул Глинский.

— Так вали быстрей, — порекомендовал следователь. — Пока еще какой-нибудь привилегированный труп на тебя не свалился.

— Считай, меня уже тут нет, — Виктор тоже прикончил свой коньяк. — Диди мадлоба, генацвале…[168]

Антон Сергеевич Булгаков в свои год и два месяца был тонким ценителем прекрасного. Особенно неравнодушен был он к Мемориалу принца Альберта в Кенсингтонских садах[169] — восторженно таращил синие глазки на изящную неоготическую ротонду с золоченой статуей принца, и был готов кататься вокруг нее часами. Катрин терпеливо толкала коляску, развлекаясь разглядыванием барельефа на фризе мемориала. Она начинала считать фигуры на нем, но постоянно сбивалась. Спустя месяц насчитала сто семьдесят и перешла на угадывание персоналий. Безошибочно выделяя Шекспира, Диккенса и сэра Ньютона, Катрин неизменно зависала на парне с лирой в руках.

Когда же Катрин надоедал и Альберт, и его аллегории, она, игнорируя недовольное бурчание сына, направлялась в сторону бронзового атлета на вздыбленной лошади. Окинув его придирчивым взглядом, отмечала, что Серж все ж лучше, мощнее и продолжала путь к Round Pond[170], который вовсе и не был круглым, а, скорее, овальным. Там она, если было достаточно тепло, расстилала на траве одеяло, кормила Антона, потом, откинув спинку коляски, укладывала его спать, а сама — либо читала, либо разглядывала гуляющих по дорожке людей, либо наблюдала за белыми лебедями, лениво рассекавшими гладь пруда. Так она проводила долгие часы, пока ее не смаривал сон, и она дремала, чутко вздрагивая, подобно львице, когда кто-то приближался к ее территории.

Этот маршрут стал для нее столь привычным, что Булгаков безошибочно находил ее на берегу. Возвращаясь после работы, он неизменно сворачивал в парк за женой и сыном, и уже сам гордо катил коляску по асфальтовым дорожкам. Катрин брала его под руку, они шли домой, и он был счастлив, а она — видя, как счастлив он, тоже пыталась чувствовать себя счастливой. Чего, в конце концов, ей еще? Боготворящий ее муж, которого она, без сомнений, любит, здоровый ребенок, не доставляющий особых хлопот, уютный дом, устроенный быт. Тереса всегда готова помочь ей с Антоном — пуэрториканка оказалась чрезвычайно чадолюбивой.

Пока Катрин кормила сына грудью, Сергей не упускал случая понаблюдать, как его сын неутомимо ест. У Катрин иногда начинала гореть кожа от его взгляда, пылающего желанием и ревностью. Она улыбалась ему, и он улыбался ей в ответ. Булгаков с нетерпением ждал вечера, когда он окажется с Катрин наедине, без нахального карапуза, претендующего на его любимую женщину. Казалось, он хочет ее даже сильнее, чем до рождения ребенка — страсть переполняла его сердце. Около десяти неугомонный малыш, наконец, замолкал, и Сергей тянул Катрин в спальню. Булгаков будто вернулся на несколько лет назад, в то блаженное время, когда она приняла и его, и его любовь. Словно не было месяцев холодной отстраненности и гнетущих недомолвок. Он был доволен и тем, что ему все же удалось оградить Катрин от выматывающих вопросов «инквизитора» Глинского и вот — она пришла в себя, гнетущие воспоминания остались позади, и их жизнь стала входить в новое русло, точно варяжская ладья в многоводный приток реки. Эта жизнь будет спокойной и безмятежной, наполненной счастьем и заботами о сыне, а бог даст — и о других детях. Булгакову казалось, что рождение ребенка оказало на жену благотворное влияние, а самое главное — они вновь были вместе, были одним целым, были семьей.

А для Катрин время все так же стояло на месте — как застыло полтора года назад, так и увязло в непроходимом болоте ежедневной рутины. Она чувствовала себя картинкой из глянцевого журнала — идеальная жена, идеальная мать. Она находила особый, изощренный мазохизм в том, чтобы усугублять собственную идеальность, делая прелестную картинку еще прелестнее: вот она склоняется к младенцу, размахивающему упругими ножками и ручками в кружевной колыбели — символ материнской заботы, вот она кормит дитя — социальная реклама в поддержку грудного вскармливания, вот она накрывает стол для воскресного обеда — разворот шикарного «Home&Gardens». А что же за картинка получается, когда она остается с Сержем наедине?.. Лучше и не думать…

… — Мэм, с вами все в порядке? — она подняла голову и увидела над собой пожилого джентльмена, которого она не раз замечала во время прогулок по Кенсингтонским садам. Худощавый, будто высохший, с неплохо сохранившейся седой шевелюрой, одетый в отличное шерстяное английское пальто — несмотря на теплую погоду. С утра моросил дождик, но сейчас небо было чистым и солнце припекало весьма ощутимо. — Вы хорошо себя чувствуете? — спросил старик.

— О да, спасибо, я просто задремала, — Катрин слегка потянулась, расправляя затекшие плечи и шею.

— Ваш малыш проснулся, — старик заглянул в коляску и она, уже немного настороженно проследила за ним — он выглядел мирно, но кто его знает? Может, это замаскировавшийся похититель детей?..

— Вы позволите? — он не стал ждать разрешения, и ловко разложил рядом с ее одеялом брезентовую табуретку.

— Да, конечно, — пробормотала Катрин, а он уже усаживался поудобнее.

— Вы очень добры. Мне кажется, вы иностранка? — он и не собирался отставать.

— Да, сэр, — Катрин начинала испытывать легкую досаду — ну принесла же нелегкая этого старикана?