Я родилась рабыней. Подлинная история рабыни, которая осмелилась чувствовать себя человеком - Харриет Джейкобс

Я уже говорила, что, когда доктор Флинт поместил Эллен в двухлетнем возрасте в тюрьму, у нее началось воспаление глаз, вызванное корью. Эта болезнь все еще беспокоила ее, и добрая миссис Брюс предложила, чтобы моя дочь некоторое время пожила в Нью-Йорке и лечилась у доктора Эллиота, известного окулиста. Мне и в голову не приходило, что, обращаясь с подобной просьбой, мать совершает некий неблаговидный поступок. Однако миссис Хоббс сильно разгневалась и отказалась разрешить Эллен приехать. В моем положении было неблагоразумно настаивать. Я не жаловалась, но жаждала быть полностью свободной, чтобы быть своим детям настоящей матерью.

Когда я в очередной раз была в Бруклине, миссис Хоббс, словно извиняясь за свой гнев, сказала, что заплатила своему врачу за лечение глаз Эллен, и на мою просьбу она ответила отказом потому, что не считала безопасным доверять девочку незнакомым людям в Нью-Йорке. Но она один раз заявила мне, что мой ребенок принадлежит ее дочери, и я подозревала: истинным мотивом было опасение, будто я увезу ее собственность. Я молча приняла объяснение, однако знания о южанах не давали поверить в названную причину.

В чаше моей жизни сладость смешивалась с горечью, но я была благодарна за то, что она перестала быть целиком горькой. Я обожала малютку миссис Брюс. Когда она смеялась и агукала, доверчиво оплетала маленькими нежными ручонками мою шею, мне вспоминались времена, когда Бенни и Эллен были такими же крохами, и израненное сердце успокаивалось. Однажды солнечным утром, когда я стояла у окна, укачивая малышку на руках, мое внимание привлек молодой человек в матросском платье, который, проходя мимо каждого дома на улице, внимательно оглядывал его. Я всмотрелась пристальнее. Не может ли это быть мой брат Уильям? Должно быть, это он – но насколько же изменившийся! Я осторожно уложила ребенка, сбежала вниз по лестнице, и меньше чем через минуту брат заключил меня в объятия. Как много нам нужно было рассказать друг другу! Как мы смеялись и плакали над приключениями друг друга! Я взяла его с собой в Бруклин, и он вновь свиделся с Эллен, милой малышкой, которую любил и о которой так нежно заботился, пока я была заперта в своем жалком убежище. Уильям пробыл в Нью-Йорке неделю. Его старая привязанность ко мне и Эллен была так же жива, как и прежде. Нет уз сильнее, чем выкованные общими страданиями.

Моя молодая хозяйка, мисс Эмили Флинт, поначалу никак не ответила на письмо с просьбой согласиться продать меня. Но через некоторое время я получила ответное письмо, которое якобы написал ее младший брат. Чтобы получить от этого письма надлежащее удовлетворение, читатель должен помнить, что семейство Флинт полагало, будто я много лет живу на Севере. Они понятия не имели, что я знала о трех поездках доктора в Нью-Йорк с целью найти меня; что я слышала его голос, когда он приходил взять взаймы пятьсот долларов для этой цели; и что видела его на пути к пароходу. Не были они осведомлены и о том, что все подробности смерти и похорон тетушки Нэнси были пересказаны мне «по горячим следам». Я сохранила это письмо, копию которого прилагаю к повествованию:

Твое письмо сестре было получено пару дней назад. Из него я понял, что ты желаешь вернуться в родной город, к друзьям и родственникам. Содержание письма доставило нам всем удовлетворение и позволь заверить тебя, что, если кто-либо из членов нашей семьи питал к тебе какие-либо чувства обиды, более он их не питает. Мы сочувствуем тебе в твоих незавидных обстоятельствах и готовы сделать все возможное, дабы ты была довольна и счастлива. Тебе будет трудно вернуться домой в качестве свободного человека. Если бы тебя приобрела бабушка, сомнительно, что тебе было бы позволено остаться в ее доме, хотя по закону ты имела бы на это право. Если бы служанке было позволено выкупить себя после столь долгой разлуки с владельцами и вернуться свободной, это оказалось бы вредоносным примером.

Судя по твоему письму, догадываюсь, что твое положение, должно быть, тяжелое и незавидное. Возвращайся домой. В твоей власти вернуть себе нашу привязанность. Мы приняли бы тебя с распростертыми объятиями и слезами радости. Тебе нечего опасаться недоброго обращения с нашей стороны, поскольку мы не доставили себе ни хлопот, ни расходов, чтобы вернуть тебя обратно. Если бы мы это сделали, наверное, наши чувства были бы иными. Ты знаешь, что сестра всегда была привязана к тебе и что с тобой никогда не обращались как с рабыней. Тебя никогда не ставили на тяжелую работу, не заставляли трудиться в поле. Напротив, ты была взята в дом, и обращались с тобою как с одной из нас, почти как со свободной; и нам, по крайней мере, казалось, что ты не унизишься до того, чтобы обесчестить себя побегом.

Уверенность, что тебя можно убедить вернуться домой добровольно, побудила меня написать тебе от лица сестры. Наша семья будет рада видеть тебя, и бедная старая бабушка выражала горячее желание, чтобы ты вернулась, когда ей прочли твое письмо. В ее преклонном возрасте необходимо утешение в лице окружающих ее детей. Несомненно, ты слышала о смерти тетушки. Она была верной слугою и верной прихожанкой епископальной церкви. В своей христианской жизни она учила нас правильно жить, а также – о, слишком высокой ценою далось это знание! – научила нас умирать! Если бы ты видела нас, окруживших ее смертное ложе, и ее мать, смешавших все наши слезы в едином потоке, ты бы подумала, что между хозяином и его слугою существует та же сердечная связь, что и между матерью и ее ребенком. Но сей предмет слишком болезнен, чтобы долго на нем задерживаться.

Я должен завершить письмо. Если тебе хорошо вдали от старой бабушки, сына и друзей, которые тебя любят, оставайся там, где ты есть. Но если предпочтешь вернуться домой, мы сделаем все возможное, чтобы сделать тебя счастливой. Если не пожелаешь оставаться в нашей семье, я знаю, нам удастся убедить отца, и он позволит купить тебя любому человеку, которого ты выберешь в наших краях. Ответь, пожалуйста, на это письмо как можно скорее и дай нам знать о своем решении. Сестра шлет тебе свою горячую любовь. В то же время можешь полагать меня своим искренним другом и доброжелателем.

Письмо было подписано братом Эмили, тогда еще почти ребенком. Я догадалась по стилю, что оно не могло быть составлено человеком его возраста, и, хотя почерк был изменен, за минувшие годы он слишком часто причинял мне страдания, чтобы я не распознала с первого взгляда руку доктора Флинта. О, лицемерие рабовладельцев! Неужели этот старый лис считал меня глупой гусыней, чтобы попасться в такую ловушку? Воистину, слишком уверенно полагался он на «глупость африканской расы». Я не стала отвечать благодарностью за их сердечное приглашение – небрежность, за которую меня, уверена, обвинили в черной неблагодарности.

Вскоре после этого я получила письмо от одной из подруг с Юга, в котором она сообщала, что доктор Флинт вот-вот поедет на Север. Письмо пришло с задержкой, и я предположила, что он, должно быть, уже в пути. Миссис Брюс еще не знала, что я беглянка. Я сказала, что важное дело призывает меня в Бостон, где находился тогда брат, и попросила разрешения привести к ней подругу, чтобы она на две недели заменила меня в качестве няньки. Я пустилась в путь незамедлительно и, как только прибыла на место, написала бабушке, что в случае приезда Бенни его следует послать в Бостон. Я знала, она ждала лишь удобной возможности отослать его на Север и, к счастью, обладала законным правом сделать это, не спрашивая ни у кого разрешения. Бабушка была свободной женщиной, и при покупке моих детей мистер Сэндс предпочел, чтобы купчая была выписана на ее имя. Было договорено, что деньги предоставит он, но его участие оставалось тайной. На Юге джентльмен может завести целый выводок цветных детишек без малейшего ущерба для чести, но если становится известно, что он покупает их с целью отпустить на свободу, этот прецедент считается опасным для «особенного уклада» южан, и он становится изгоем в своем обществе.