Я родилась рабыней. Подлинная история рабыни, которая осмелилась чувствовать себя человеком - Харриет Джейкобс

Я на это ответила, что цветным слугам следовало бы возмущаться собственным поведением, раз им недостает самоуважения и они мирятся с таким обращением; что в стоимости проживания для цветных и белых слуг нет разницы, а следовательно, нет и оправданий для разницы в обращении. Я прожила там еще месяц, и, обнаружив, что решилась отстаивать свои права, служащие гостиницы снизошли до хорошего обращения. Пусть каждый цветной мужчина и каждая цветная женщина поступают так же, и со временем наши угнетатели перестанут попирать нас ногами.

После возвращения в Нью-Йорк я воспользовалась первой же возможностью, чтобы повидаться с Эллен. Я попросила, чтобы ее позвали с улицы, полагая, что брат миссис Хоббс может еще гостить у нее, а встречи хотелось избежать. Но миссис Хоббс спустилась в кухню и настояла, чтобы я поднялась вместе с ней.

– Брат хочет встретиться с тобой, – сказала она, – и ему досадно, что ты его, кажется, сторонишься. Он знает, что ты живешь в Нью-Йорке. Он просил меня сказать, что слишком благодарен старой доброй тетушке Марте за множество оказанных ему благодеяний и не настолько низок душою, чтобы выдать ее внучку.

Ее брат, мистер Торн, сделался беден и безрассуден задолго до отъезда с Юга, а такие люди скорее пойдут занимать доллар или напрашиваться на ужин к верным старым рабам, чем к тем, кого считают равными себе. Именно такую природу имели благодеяния, за которые он, по его утверждению, был благодарен бабушке. Я предпочла бы, чтобы он держался на расстоянии, но, поскольку он все равно был здесь и знал о моем местонахождении, пришлось сделать вывод, что я ничего не выиграю от попыток избежать общения. Напротив, это могло возбудить недоброжелательство. Я последовала за его сестрой по лестнице. Мистер Торн встретил меня самым дружеским образом, поздравил с побегом из рабства и выразил надежду, что я нашла хорошее место, где чувствую себя счастливой.

Я продолжала навещать Эллен так часто, как было возможно. Она, доброе заботливое дитя, никогда не забывала о моем рискованном положении, всегда была настороже, оберегая мою безопасность. Она никогда не жаловалась на собственные неудобства и беды, но зоркий глаз матери с легкостью различал, что она несчастлива. В один из таких визитов я нашла ее в настроении необыкновенно серьезном. Когда я спросила, что случилось, она ответила, что ничего. Но я проявила настойчивость, утверждая, что хочу знать, что именно заставило ее выглядеть столь озабоченной. Наконец мне удалось добиться от Эллен, что ее беспокоит беспутство, царящее в доме Хоббсов. Ее часто посылали в лавку за ромом и бренди, и ей было стыдно так часто спрашивать крепкое спиртное у продавца. Мистер Хоббс и мистер Торн много пили, и руки у них дрожали так сильно, что им приходилось звать ее, чтобы она наполняла их бокалы.

– Но несмотря на все это, – прибавила она, – мистер Хоббс добр ко мне, и я не могу не любить его. Мне его жаль.

Я попыталась утешить дочь, рассказав, что отложила сто долларов и вскоре надеюсь обеспечить ей и Бенджамину собственный дом и послать их в школу. Эллен старалась не создавать лишних проблем, и я лишь годы спустя узнала, что невоздержанность мистера Торна была не единственным качеством, которое ее раздражало. Хоть он и разглагольствовал о том, что слишком благодарен бабушке, чтобы вредить кому-либо из ее потомков, это не мешало ему вливать порочные речи в уши невинной правнучки этой самой бабушки.

Я обычно проводила в Бруклине вторую половину воскресного дня. И в одно из таких воскресений заметила, что Эллен взволнованно дожидается меня подле дома.

– О матушка, – воскликнула она, – я тебя все жду и жду! Боюсь, мистер Торн написал доктору Флинту о том, где ты находишься. Скорее, входи же! Миссис Хоббс все тебе расскажет!

Вскоре история была рассказана. Когда дети накануне играли в беседке из винограда, мистер Торн вышел из дома с каким-то листком в руке, порвал его в клочки и разбросал по двору. Эллен в то время мела двор, и, поскольку ее разум был полон подозрений в отношении мистера Торна, она подобрала обрывки и отнесла их детям с вопросом:

– Интересно, кому это пишет мистер Торн?

– Не знаю и знать не хочу, – отозвался старший из детей, – и не понимаю, тебе-то что за дело?

– Мне-то как раз есть дело! – сказала Эллен. – Потому что я боюсь, он пишет на Юг донос о моей матери.

Дети подняли ее на смех и назвали глупышкой, но по доброте душевной все же сложили вместе обрывки письма, чтобы прочесть его вслух. Едва они закончили раскладывать клочки, как младшая девочка воскликнула:

– Клянусь, Эллен, кажется, ты права!

Содержание письма мистера Торна, насколько я припоминаю, было таким: «Я видел вашу рабыню, Линду, и беседовал с ней. Ее можно будет взять очень легко, если будете вести себя пристойно. Нас здесь достаточно, чтобы подтвердить ее личность как вашей собственности. Я – патриот, я люблю свою страну и делаю это из уважения к ее законам». Завершал он письмо названием улицы и номером дома, где я жила. Дети отнесли обрывки письма миссис Хоббс, которая немедленно пошла в комнату к брату за объяснениями. Но его нигде не оказалось. Слуги сказали, что видели, как он выходил из дома с письмом в руке, и полагали, что он отправился в местное отделение почты. Естественно, возникло предположение, что он послал доктору Флинту чистовой экземпляр. Когда мистер Торн вернулся, сестра предъявила ему обвинение. Он не стал отпираться и тут же ушел в комнату, а на следующее утро его не было в доме. Он уехал в Нью-Йорк раньше, чем кто-либо из семьи успел встать с постели.

Было очевидно, что нельзя терять времени, и я поспешила обратно в город с тяжелым сердцем. Вновь мне предстояло быть оторванной от уютного дома, и все планы, направленные на благополучие детей, норовил порушить демон Рабства! Теперь я сожалела, что так и не рассказала миссис Брюс свою историю. Я скрытничала не только из-за того, что была беглянкой: это, конечно, встревожило бы ее, но притом возбудило бы сочувствие в ее добром сердце. Я ценила ее доброе мнение и боялась его лишиться, рассказав ей все частности моей печальной истории. Но теперь казалось, что миссис Брюс необходимо знать о моем положении. Однажды я уже покинула ее без объяснения причины, и было бы недостойно проделывать это снова. Я пришла домой, твердо решив всё рассказать ей утром, но печаль на моем лице привлекла ее внимание, и в ответ на мягкие расспросы я излила душу еще до наступления ночи. Она выслушала меня с неподдельным женским сочувствием и пообещала сделать все, что в ее силах, чтобы защитить меня. Как благословляло ее мое сердце!

Следующим же утром, прямо спозаранок, для консультации пригласили судью Вандерпула и адвоката Хоппера. Они сказали, что мне лучше покинуть город немедленно, поскольку я сильно рискую, если дело дойдет до суда. Миссис Брюс отвезла меня в карете к одной из подруг, где, как она уверила, я буду в безопасности, пока не сможет приехать мой брат, а это должно было случиться через пару дней. В ожидании момента мои мысли были в основном заняты Эллен. Она была моей по праву рождения, она была моей и по закону Юга, поскольку у бабушки хранилась купчая, которая сделала ее таковой. Я не чувствовала, что дочь в безопасности, когда она была не со мной. Миссис Хоббс, которая ощущала себя виноватой из-за предательства брата, поддалась на мои уговоры с условием, что Эллен вернется через десять дней. Я не дала никакого обещания. Дочь явилась ко мне в очень тонкой одежде, из которой давно выросла, и со школьной сумкой в руке, в которой было всего несколько вещей. На дворе был конец октября, и я поняла, что моя девочка, должно быть, страдает от холода. Не смея выйти на улицу, чтобы что-то купить, я сняла с себя фланелевую юбку и перешила на нее. Добрая миссис Брюс зашла попрощаться со мной, и когда увидела, что я сняла с себя собственную одежду, чтобы одеть дочь, на глаза ее навернулись слезы. Она сказала: «Дождитесь меня, Линда» – и вышла. Вскоре эта добрая женщина вернулась с красивой теплой шалью и плащом для Эллен. Воистину, подобным душам принадлежит царствие небесное.