Я родилась рабыней. Подлинная история рабыни, которая осмелилась чувствовать себя человеком - Харриет Джейкобс

– Линда, давай помолимся.

Мы вместе опустились на колени. Одной рукой я прижимала к сердцу ребенка, а другой обнимала верную, любящую старую подругу моих дней, которую предстояло вот-вот покинуть навсегда. Никогда в жизни я не слышала более пламенной мольбы о милосердии и защите. Она пронизала дрожью мое сердце и вдохновила верой в Бога.

Питер ждал на улице. Вскоре я была рядом с ним, слабая телом, но сильная намерением. Я не оглядывалась на старый дом, хотя чувствовала, что больше никогда его не увижу.

Как мы добрались до пристани, я не запомнила. В голове словно вихрь кружился; колени подгибались. В назначенном месте нас встретил дядя Филипп, который вышел раньше и двигался другим путем, чтобы достичь пристани первым и дать нам своевременное предупреждение в случае какой-либо опасности. Шлюпка была в полной готовности. Собираясь погрузиться в нее, я почувствовала, как кто-то осторожно подергал меня за подол, а оглянувшись, увидела Бенни, бледного и встревоженного. Он прошептал мне на ухо:

– Я заглядывал в окошко к доктору, он сейчас дома. Прощай, матушка. Не плачь, я приеду.

И поспешил прочь. Я сжала руки доброго дядюшки, которому была стольким обязана, и Питера, отважного, великодушного друга, который вызвался стольким рискнуть, чтобы обеспечить мне безопасность. И по сей день я помню, как его лицо осветилось радостью, когда он рассказывал, как нашел для меня безопасный способ побега. Однако этот умный, предприимчивый, благородным сердцем мужчина был невольником! Невольником, которого можно – по законам страны, называющей себя цивилизованной, – продавать вместе с конями и свиньями! Мы расстались в молчании. Наши сердца были слишком полны, чтобы изливать их в словах!

Шлюпка быстро скользила по воде. Через некоторое время один из матросов сказал:

– Не падайте духом, мадам. Мы благополучно доставим вас мужу в Н.

Поначалу я никак не могла сообразить, что он имеет в виду, но мне хватило ума догадаться, что, вероятно, дело в истории, которую рассказал капитан. Так что я поблагодарила его и выразила надежду, что погода будет благоприятствовать.

Когда я поднялась на палубу, капитан вышел вперед, чтобы поздороваться. Это был пожилой мужчина с приятной внешностью. Он проводил меня в крохотную каюту, где сидела моя подруга Фэнни. Она вздрогнула, словно увидела привидение. Сначала долго глядела на меня в крайнем изумлении, потом воскликнула:

– Линда, ты ли это? Или это твой призрак?

Когда мы заключили друг друга в объятия, мои перевозбужденные чувства уже невозможно было сдержать. Мои рыдания достигли слуха капитана, который вошел и весьма любезно напомнил, что не следует привлекать излишнего внимания. Он выразил пожелание, чтобы мы, когда поблизости покажется другое судно, прятались в каюте; но в остальное время не возражал против нашего пребывания на палубе. Капитан заверил нас, что всегда будет настороже, и если мы станем вести себя достойно, то нам, по его мнению, не будет угрожать никакая опасность. Он представил нас команде как женщин, едущих на встречу с мужьями в городе Н. Мы поблагодарили его и пообещали старательно соблюдать все указания.

Теперь мы с Фэнни тихо и спокойно беседовали в нашей каюте. Она рассказала о страданиях, которые претерпела, совершая побег, и о страхах, терзавших ее, когда она пряталась в доме матери. Но более всего говорила о том, какие муки причинила ей разлука с детьми в тот ужасный день аукциона. Фэнни с трудом поверила, когда я рассказала ей о месте, в котором провела почти семь лет.

– Мы с тобой подруги по несчастью, – сказала я.

– Нет, – возразила она. – Ты вскорости свидишься с детьми, а у меня нет никакой надежды, что я хоть что-то узнаю о своих.

Судно вскоре снялось с якоря, но двигались мы медленно. Ветер был противный, и я не придала бы этому значения, если бы мы успели отойти подальше от городка. Но пока нас и наших врагов не разделили мили водного пространства, мы постоянно опасались, что на борт поднимутся констебли. Капитан и его люди тоже не внушали полного доверия. Мы были настолько в их власти, что, окажись они дурными людьми, положение наше было бы ужасным. Теперь, когда капитану было уплачено за наш проезд, разве мог он не испытывать соблазна заработать еще больше, сдав меня и Фэнни тем, кто объявлял нас собственностью? Я от природы была доверчива, но рабство заставило меня подозревать всех. Фэнни не разделяла моих сомнений в капитане и его людях. Она сказала, что тоже боялась поначалу, но пробыла на борту три дня, пока судно стояло в доке, и никто не выдал ее, все обращались с ней по-доброму.

Вскоре пришел капитан, который посоветовал подняться на палубу и подышать свежим воздухом. Его дружеские и достойные манеры вкупе со свидетельством Фэнни успокоили меня, и мы пошли с ним. Он указал на удобные сиденья и время от времени завязывал с нами беседу. Капитан, по его словам, сам был урожденным южанином и провел бо́льшую часть жизни в рабовладельческих штатах, а недавно потерял брата, который занимался работорговлей.

– Но, – прибавил он, – это презренный и унизительный бизнес, и я всегда стыдился признавать, что мой брат с ним связан.

Когда проплывали мимо Змеиной Топи, он указал на нее и сказал:

– Это территория рабов, которая попирает все здешние законы.

Я подумала об ужасных днях, которые провела на этих болотах, и, хотя место называлось Змеиной Топью, а не Трясиной Страдания, одного взгляда на него было довольно, чтобы вызвать страдание в моей душе.

Никогда не забуду тот вечер. Каким освежающим был ароматный воздух весны! И как я смогу описать ощущения, когда мы гордо шли под парусами по Чесапикскому заливу? О, прекрасный солнечный свет! Радостный свежий ветер! И можно было наслаждаться ими без страха и ограничений. Я не представляла, какие это чудесные вещи – воздух и солнце, – пока не оказалась их лишена.

Через десять дней мы приблизились к Филадельфии. Капитан сказал, что необходимо прибыть туда ночью, однако ему представляется, что лучше дождаться утра и сойти на берег при свете солнца, ибо это лучший способ избежать подозрений.

Я ответила:

– Вам лучше знать. Но вы же останетесь на борту и будете защищать нас?

Капитан понял, что я его подозреваю, и сказал, что ему очень жаль – даже теперь, когда он доставил нас к концу нашего путешествия, – что я настолько не уверена в нем. Ах, если бы ему когда-нибудь в жизни пришлось быть рабом, он бы понял, как трудно доверять белому человеку! Капитан заверил, что мы можем ночевать здесь без страха, он позаботится о том, чтобы мы не остались без защиты. Следует отдать ему должное: хоть он и был южанином, невозможно представить более уважительного обращения с его стороны, даже если бы мы с Фэнни были белыми леди и плыли с ним на законных основаниях. Мой умный друг Питер верно оценил характер этого мужчины, чьей чести доверил нас. На следующее утро, едва рассвело, я уже была на палубе. Я позвала Фэнни полюбоваться восходом солнца – первым в нашей жизни на свободной земле; ибо тогда я считала ее свободной. Мы смотрели на розовеющее небо и видели, как огромный шар медленно поднимался, как нам казалось, из самой воды. Вскоре волны засверкали, и все вокруг ловило эти красивые блики. Перед нами лежал город, полный незнакомых людей. Мы переглянулись, и глаза увлажнились. Нам удалось бежать из рабства и предположительно сбить со следа охотников. Но мы были одни во всем мире и оставили позади дорогие сердцу узы – узы, жестоко разорванные демоном Рабства.