Госпожа камергер - Виктория Дьякова

– Я не могу осознать всего этого, – возмущалась она, – что же надо делать, чтобы собака ночью почти что на голову запрыгнула?! А, Александр? Ну что же за ребячество, право! Ведь не мальчишка – полковник гвардии Его Величества…

Сам герой события скромно молчал о своем подвиге, его столь упорным же и многозначительным молчанием поддерживали Анненков и Давыдов – в отличие от Лиз они быстро сообразили, что к чему могло произойти, и только переглядывались, скрывая улыбки.

Все выяснилось к полудню, когда, пожаловав из Богородицкого монастыря, где она отстояла заутреню и обедню, княгиня Анна рассказала всем о странном происшествии, которое взбудоражило всю обитель.

– Представь себе, Лиза, сколь неблагодарно оказывается человеческое существо, – говорила она, усевшись в кресло на террасе, – кто бы мог предположить? Когда-то я по доброте своей извечной помогла давнему другу моего покойного батюшки по Москве, камер-фурьеру государыни Екатерины Алексеевны, Изотову. Сам же он, Захар Константинович, сколь говаривал мне о нем в юные годы мои князь Алексей Григорьевич, человеком слыл в высшей степени порядочным и со старанием служил при дворе. Сыновья его, как знаю, в полковые командиры, а в цивильной службе в статские советники вышли. Дочерей тоже всех выдал за хорошие фамилии. Кроме одной, – Анна Алексеевна вздохнула, – вот уж верно говорят, что в любой семье один уродец да сыщется. Младшая дочь Захара Константиновича именем Зоя в юные годы чести не уберегла, прогуляла девичество свое. Так когда обнаружилось то, Захар Константинович в ноги пал мне, просил, чтоб от огласки избавить уважаемое семейство и на прочих дочерей его, незамужних еще, тени не навести, посодействовать в устройстве Зои в монастыре. Куда ж я посодействовать могла? Только в Юрьевский под Новгородом или сюда, в Богородицкий, куда изрядно жертвовала всегда. В Юрьевский не приняли ее, сколь не просила, а сюда уж – отказать не могли. Колокол главный раскололся в осеннюю бурю тогда, менять срочно нужда вышла. Вот и отплатила, чтоб новый отлили да доставили. Они ж за то Зою Изотову приняли к себе. Приняли – а теперь плачут с нею.

– Чего ж плачут? – осведомилась Лиза, еще не подозревая правды. – Не усердна в молитве никак?

– В ином усердна, – с горечью продолжила Анна, – бегает за монастырские ворота, чтобы с мужиками блудить. Вот и ночью нынешней какой-то бродяга ублажал ее на берегу озера, так с собаками только и оттащили. Утоп он, говорят, со страху-то…

– Утоп? – переспросил Давыдов с сомнением и внимательно посмотрел на Сашу – тот стоял, облокотившись на мраморный поручень террасы, и ел принесенную Афонькой к завтраку клубнику. На рассказ Анны Алексеевны он даже и бровью не повел. Алексей Александрович, тронув Давыдова за рукав, показывал ему, что не стоит излишне углублять обсуждение, так как если Лиза догадается, то, конечно, взрослому сыну своему она уж ничего не поделает, а сама расстроится сильно.

Лакеи поставили на стол широкое серебряное блюдо с черным виноградом, расставляли чашки, приготавливая к кофею. После появились три различных вида сыра и свежая сметана, только что доставленная из деревни. Лакеи по привычке старались передвигаться как можно тише, чтобы не мешать разговору, но теперь их шаги отчетливо слышались в повисшей тишине.

Сдернув с плеч легкий газовый платок, на котором шелковой нитью были вышиты павлиньи перья, Лиза встала с кресла и подошла к сыну. В черных волосах ее сверкала обрамленная брильянтами малахитовая заколка в виде распластавшей крылья бабочки. Вопреки надежде генерала Анненкова княгиня прекрасно обо всем догадалась.

– Скажите мне, Александр, – проговорила она ровно, но очень холодно. Мари-Клер даже никогда и не слышала, что княгиня способна произносить что-либо со столь пугающе ледяным выражением голоса, лица и глаз. – Помните ли вы утро Бородинской баталии, когда граф Алексей Александрович взял вас с собой в свиту князя Петра Ивановича Багратиона?

Саша молчал перед ней, потупив взор.

– Отвечайте мне, – потребовала от него княгиня, – с какой поры вы осмеливаетесь не отвечать мне?

– Я помню, матушка, – проговорил он глухо.

– Вы помните, я надеюсь, – все так же холодно, отчетливо разделяя слова, продолжала она, – что, провожая вас, я в напутствие просила вас не посрамить России и своей семьи, и вы, мой милый мальчик, мне обещали быть героем. Вы помните, Александр?

– Помню, матушка, – черноволосая голова Саши склонилась еще ниже.

– Признаюсь, – говорила ему дальше Лиз, – я всегда гордилась тем, что вы приняли участие в том сражении и были одним из тех, кто вел русских солдат вперед, несмотря на малые годы. И я очень прошу вас, Александр, – голос Лиз впервые дрогнул, – не поступайте со мной так, чтобы вместо того, чтобы гордиться вашим участием в той баталии, мне не пришлось бы сожалеть, что вас не убило тогда. По крайней мере, вы бы пали с честью, а по мне – легче уж рыдать от горя на вашей могиле, чем теперь краснеть от нестерпимого стыда.

Я не собираюсь объяснять вам, что плохо, что дурно, – продолжала она, – а что просто позорно в вашем положении единственного сына покойного императора и внука князя Потемкина. Я никогда не разбирала и не намерена разбирать ваших беспорядочных связей с женщинами, надеясь на ваше благоразумие. Но теперь, когда уж вы покушаетесь на церковь, знайте, Александр: если вы будете продолжать в том же духе, я не остановлюсь перед тем, чтобы лишить вас наследства, титула и даже фамилии.

Пусть ценой такой жертвы, я не позволю вам порочить память моего отца. И отдайте себе отчет, что в сложившихся условиях только память и фамилия моего отца меня и беспокоят.

– Возможно, Лукерья та, как кличут ныне Зою Изотову в монастыре, и сама виновата, – вступилась за Сашу Анну Алексеевна, – подкараулила его, выглядела сперва, ей же впору бесовщину изнутри выводить – какова!

– Перестань, Анна, – гневно сморщила высокий лоб Лиза, – с той Лукерьи какой спрос, да меня и вовсе не волнует ее судьба. Пусть сама выправляется, а не сможет, матушка настоятельница в твоем монастыре найдет способ как того беса, о котором ты сказываешь, из нее выбить. У меня ж иная забота. Что же за животность такова, что мой сын ни одной голой бабы пропустить не может – вот уж что меня волнует сейчас куда больше. Ему род мой продолжать, так каковы же наследники явятся у меня, от какого роду племени? И на кого еще придется тратиться потом, чтобы незаконных детей законными усыновлять или хотя бы наделять деньгами, от позора хоронясь. Коли не можете совладать с естеством своим, то я сегодня же, сейчас же отпишу графине Екатерине Ивановне Ланской, что готова, несмотря на многие мои отказы до того принять ее предложение в родстве и в самой скорости женить вас на дочери ее Варваре Сергеевне. По крайней мере, за потомство свое я тогда уж останусь покойна. Желаете ли вы того, Александр?

– Вы, матушка, вольны поступать, как вы сочтете лучшим для нашей семьи, – ответил тот все так же глухо и глаз от мраморного пола террасы не поднял. – Я же приму любое решение ваше и все исполню. Надеюсь, что вы уведомите меня о дате помолвки и свадьбы с фрейлиной Ланской, чтобы я мог поставить в упоминание гвардейское свое начальство. Сейчас же я прошу вашего разрешения мне уйти к себе. – Теперь он только взглянул на мать, и глаза его, обычно яркие, блестящие, казались потускневшими на солнце осколками старой яшмы. Когда взор его пересекся с материнским взором, Александр не отвел глаз. Он ждал решения княгини. И опустившись в кресло, та позволила ему уйти…