Госпожа камергер - Виктория Дьякова

Она опустила голову, и длинные русые волосы ее плыли по воде, путаясь с листьями растений. Безмятежный покой царил вокруг, луна качалась в рябистых, едва колыхающихся волнах, отражаясь в них.

Спрыгнув с коня, Саша привязал Нуаро к дереву и приблизился так тихо, что и ветка не хрустнула под его ногой. Оставаясь за склонившейся к реке ивой, он быстро снял с себя всю одежду и, сделав шаг вперед, наклонился к Лукерье, обхватил ее полные плечи, распрямил всю и с наслаждением водил руками по пухлым грудям ее с набухшими пунцовыми сосками и округлому мягкому животу.

– Прилетел-таки, соколик мой! – простонала она сладко, извиваясь под лаской его. – Заждалась я тебя. Уже изнемогла вся. Чего ж только настоятельнице не наговорила, чтобы прибежать сюда ноне. Уж отчаялась-таки: думала, не придешь…

– Как не прийти, когда ты гладкая такая, – пробормотал он, и повернув Лукерью к себе, целовал ее плечи и грудь, сжимая руками крутые, тяжелые ягодицы. Она порывисто обняла его за плечи – подхватив под мышки, Саша поднял ее, подержал в воздухе над собой, а потом медленно опустил на вздыбившийся член. Ноги ее обвили его тело, и долгожданный металлический прут, о котором тосковала она, снова вбивался в нее с прежней настойчивостью и неумолимостью, вызывая содрогания и крик.

Лукерья едва могла дышать и прижималась к нему вся в поту. Легко держа ее на весу, он перенес монахиню на поляну и опустил спиной на влажную от ночной росы траву. Расслабившись, горячая вся, что в огне, она снова раскрылась ему блаженным естеством, и он снова овладел ею, слившись воедино.

Вдруг в темноте леса послышался лай – свора собак вылетела на поляну. И очнувшись, Лукерья взвилась под ним:

– Беги, беги, – кричала она Саше, – а он с горячки любовной все еще никак не мог уразуметь, что же произошло.

– То ж настоятельница моя, – твердила ему сумасшедшая монахиня. – Она выследила меня. Прислала соглядатаев своих с собаками. Беги! Беги!

Издалека предупредительно заржал жеребец. В кустах заметались, задергались ночные птицы…

– Да ты-то как же, – растерялся молодой князь. Он не помнил даже, где оставил свою одежду.

– Беги – разорвут! – кричала она все так же страшно, и глаза ее, почти черные, от ужаса расширились. – Меня не тронут. Не бойся за меня. Если только тяпнут ненароком, а так на мужиков налажены они, чтобы к монахиням за забор не лазали…

Быстро обернувшись, Саша окинул взглядом поляну, ища спасения, но даже и палки под рукой не оказалось – собаки приближались скоро с лаем, и кто-то из темноты леса науськовал их:

– Ату его! Ату!

Под ветвями ивы Саша увидел брошенную кем-то порванную корзину. Только успел схватить ее – сразу пришлось ткнуть в морду здоровенному рыжему псу, что подлетел с ветром. Остальные же, настигнув вожака, норовили схватить добычу за икры, а бело-черный пес прыгнул молодому князю на спину, метя перегрызть позвонки на шее.

Саша стряхнул с себя собаку и, толкнувшись что было силы ногами, спиной прыгнул в воду. Он боялся навести собак на Нуаро, так как они могли легко повредить лошадь, а потому отвлекал их на себя, зная, что озеро достаточно глубоко. Оказавшись в воде, успел заметить, как две широкие фигуры в черных одеяниях уводят извивающуюся с криком в руках их Лукерью, а третий сзади хлещет ее плетью по спине.

Спасаясь от собак, метавшихся по берегу, Саша нырнул в самую глубину. Под водой поплыл к тому месту, где частенько прежде с Афонькой рыбачили они – знал, что возле рыбного их причала торчит большая коряга. Когда нашел корягу, то, ухватившись за нее руками, потянулся к воздуху – ему повезло, под корягой, как он и надеялся, оказалась пустота. На берегу по-прежнему лаяли псы, галдели монахини.

– Где он? Куда пропал? – слышались голоса наперебой.

– Похоже, утопился, нечестивец, со страху, – проговорил какой-то дед, которого прислужницы настоятельницы привели с собой – видно, он и выследил Лукерью. Дед тот как раз стоял на коряге и рассматривал кровавое пятно, всплывавшее из воды – псы оставили Саше свои покусы. Видя над собой его пятку в лапте, Саша едва удерживался, чтобы не схватиться за нее и не стащить деда в воду, но последствия того могли оказаться еще хуже, чем прежде. Тонкий голосок Лукерьи долетел до него:

– Я не виновата, не виновата, я только купаться ходила. Вота разделась донага, а он и набросился на меня, поджидал, верно. Не надо ж бить, я и сама в монастырь обратно пойду, сама пойду…

– Кто ж таков? – спрашивали ее. – Неужто не знаешь его? Вот Никодим сказывает, что и поутру ты с ним тута миловалась…

– Да все наговор, наговор то, – снова завела Лукерья тоненько. – Поутру никого не видывала я. А вот он караулил, бродяга окаянный, вот и напал на меня…

– А ты что ж, не слыхивала никогда, что положено в рубахе купаться, – выговаривали ей.

– Ишь, что удумал, нечестивец, на монахиню покусился. – Дед плюнул вниз и чуть не попал Саше на руку. – Чтоб тебя раки высосали. Не покусали инокиню-то? – кинул назад вопрос.

– Покусали, перевязываем, – отвечали ему, – а бродяга-то, как? Не всплыл?

– Да не видать покуда! – отвечал дед, наклоняясь к озеру, так что Саша видел уж не только лапти его, но и грязные, заплатанные порты.

– Да бог с ним! Господи прости! Одним меньше.

С лаем и гомоном монахини удалились в монастырь, уводя с собой Лукерью. Дождавшись, пока все стихло, Саша вылез из-под коряги и, отыскав свою разорванную собаками одежду, кое-как надел ее. Потом отвязал застоявшегося Нуаро. Преодолевая боль в ноге, сел верхом. Только тронулся – неугомонный рыжий пес снова вылетел на него из кустов и залился лаем, наскакивая на лошадь.

Видя только один выход из случившегося положения – скакать вперед, чтобы пес отвязался, так как в быстроте бега тому явно не тягаться с Нуаро, Саша припал к лошадиной гриве и, ударив коня коленями в бока, понесся через поле, не разбирая дороги.

Пес, однако, попался настырный. Когда он наконец отстал, выбившись из сил, впереди уже показалась усадьба Кузьминки. Нуаро же от скачки весь покрылся пеной, а черный круп его блестел от пота. Обернувшись и больше не увидев преследователя, Саша перевел Нуаро на шаг – конь споткнулся, припав на переднюю ногу, но потом пошел ровно… Так и вернулись в усадьбу.

Напрасно волновалась Мари-Клер, ожидая поутру встречи с Князевым денщиком, а тем более с самим Александром, которому, – она была уверена в том и сгорала от стыда, – верный Афонька уж конечно же донесет о ее ночном посещении княжеских покоев. Все оказалось иначе – о Мари-Клер вовсе никто не вспоминал.

Когда она проснулась и, одевшись с помощью служанки, спустилась в гостиную, там все были заняты обсуждением ночного происшествия: оказалось, какие-то дикие собаки покусали ночью князя Сашу, а княгиня Лиз никак не могла уяснить себе, как же такое могло произойти и откуда они взялись-то, эти собаки…

Афонька громко сокрушался, перечисляя использованные им травы, примочки из которых пришлось накладывать, чтобы остановить молодому барину кровь. Княгиня Лиз же, обходя вокруг стула, на котором сидел Саша, даже позаимствовала у княгини Анны лорнет, чтобы получше рассмотреть оставленный собаками след на шее сына.