Госпожа камергер - Виктория Дьякова

Подъезжая к лагерю, Мари-Клер издалека услышала стройный хор мужских голосов, распевавших суры Корана. Они заглушали утреннюю перекличку фазанов в проснувшемся лесу. У бурлящего ручья, стекающего в реку, Мари-Клер открылось скопление черкесских одеяний, перемешанных, к ее удивлению, с русскими мундирами – поднявшееся уже высоко солнце раздробленными лучами освещало все собрание и росистую, яркую зелень вокруг.

Среди русских Мари-Клер различила окруженного офицерами и донскими казаками генерала фон Клюгенау, о котором ей было известно, что, австриец по рождению, он после войны с Наполеоном оказался на русской службе и с тех пор судьба его неразрывно связалась с Кавказом. Она признала его сразу по прихрамывающей походке – на Кавказе фон Клюгенау был ранен в ногу и всегда ходил с костылем. Со стороны горцев ему противостоял сам Шамиль со своей свитой, в которой выделялся крупным, изрезанным шрамами лицом Сухрай. Им сопутствовало до двухсот всадников-мюридов.

Само место, – исток ручья, впадающего в Шапсухо, – навело Мари-Клер на мысль, что русские прибыли на переговоры. Она знала, что почти всегда Шамиль встречается именно здесь с посланцами русского государя. По добродушной, тонкой усмешке, блуждавшей по губам верховного имама в тени его густых усов и бороды, Мари-Клер поняла, что переговоры только что начались, и Шамиль с присущим ему выражением благоприятной наивности на лице, за которым, – она-то знала, – скрываются звериные хитрость и коварство, выслушивает очередную порцию уговоров наконец-то прекратить сопротивление и сдать оружие.

Заложив одну руку за спину, другой же опираясь на костыль, фон Клюгенау выхаживал перед черкесами как наставник перед классом и выговаривал Шамилю и его соратникам, будто буйным, неразумным и провинившимся детям, которых надо наказывать за злые шалости. Потом он сел, важно пристукнув палкой о камень, из-под которого высыпалось несколько скорпионов и тут же разбежалось в разные стороны, оглядел «слушателей» с нарочитой строгостью, заключив при том, что благая цель русского государя, коего он имеет честь представлять на Кавказе, состоит только в намерении сделать жизнь горцев спокойной и счастливой добрыми советами, а если не получится, в крайней необходимости – огнем и железом.

Из всего выходило, что действовал фон Клюгенау в полном согласии с миссией полковника Хан-Гирея, а в отсутствие генерала Вельяминова, возможно, и по просьбе императорского флигель-адъютанта. Как бы то ни было, но Мари-Клер отчетливо ощущала, вглядываясь в исполненные внешнего благоговения лица черкесских вождей, что, убедив фон Клюгенау помогать ему, Хан-Гирей оказал тому медвежью услугу, и она вполне может стоить генералу-наставнику жизни.

Подъехав как можно ближе, Мари-Клер сошла с арбы и, скрываясь за кустарником дикой розы, обильно разросшимся вокруг ручья, вполне ясно расслышала ответ Шамиля. Выражаясь крайне витиевато и запутанно, тот уверял русского генерала, что прекрасно сознает справедливость и основательность его слов, но не может дать положительного ответа лишь потому, что между ним и его союзниками существует скрепленное клятвой соглашение не принимать ничего важного без общего на то согласия. Далее шло перечисление имен Ташов – хаджи, кадия карахского Абдуррахмана и еще с десяток прочих, которых, – Мари-Клер совершенно не имела на тот счет сомнений, – Шамиль и в грош никогда не ставил. Но теперь он желал потянуть время и добивался своего весьма убедительно.

После часа беседы русский генерал и верховный имам поднялись со своих мест, и на прощание генерал протянул Шамилю руку. На мгновение задумавшись, тот уже хотел принять ее и ответить пожатием, но Сухрай-кадий, стоявший рядом с имамом, схватил Шамиля за руку:

– Остановись, – воскликнул он, гневно сверкнув глазами, – тому, кого сам Аллах привел, чтобы стать имамом правоверных, не следует подавать руку гяуру.

Несколько камней выскочило из-под ноги Мари-Клер – в волнении она покачнулась и затаила дыхание. Теперь она вовсе не исключала, что не предвещавшая до поры до времени ничего угрожающего развязка переговоров, вероятно, завершится кровопролитием.

Когда толмач довел до сведения русских слова кадия, самолюбивый и вспыльчивый фон Клюгенау, не долго думая, поднял костыль и замахнулся им на Сухрая. Еще мгновение – и он ударил бы. Его удар свалил бы с мюрида чалму, что являло собой самое страшное оскорбление для горца, а вслед за тем последовало бы поголовное истребление горстки русских, прибывших с фон Клюгенау на переговоры.

Вполне ясно представляя намерения русского генерала, Сухрай-кадий уже наполовину обнажил кинжал, мюриды сомкнули ряды за его спиной, и каждый держал руку на оружие. Понимая, что необходимо действовать как можно скорее, Мари-Клер бегом вернулась к арбе и, вскочив на нее, хлестнула лошадь так больно, что та понесла вперед и в несколько секунд вонзилась в строй переговорщиков, разделив собой фон Клюгенау и Сухрай-кадия.

Громко сокрушаясь о своей неловкости, Мари просила верховного имама простить ее, стараясь при том прятать лицо от русского генерала и прибывших с ним офицеров, – она не была уверена в том, что никто из них никогда до того не встречал ее в Тифлисе.

Однако ее вмешательство оказалось на руку Шамилю, не желавшему ссориться с русскими до того момента, как он сам почувствует силу противостоять им. Воспользовавшись неловкостью кармелитской монашенки, он удержал Сухрай-кадия, намеревавшегося перепрыгнуть через арбу, а молодой поручик из свиты фон Клюгенау оттащил за полу сюртука рассерженного русского генерала, который, не внимая ни просьбам, ни убеждениям и не обращая внимания на крайнюю опасность своего положения, продолжал осыпать всех горцев огулом самыми нелестными для них эпитетами.

Всем «посольством» его все же упросили успокоиться. Фон Клюгенау сел на коня и молча, в раздумье, поехал шагом вниз по тропе, не обращая более никакого внимания на Шамиля и его мюридов. Русские офицеры последовали за ним.

Отогнав арбу в сторону, Мари-Клер низко склонилась над прикрытым мешковиной провиантом так, чтобы стороны платка заслоняли ее лицо как можно лучше – сама же она наблюдала за русскими в напряжении.

Она радовалась, что предотвратила трагедию, но в то же время тревога не покидала ее сердце: проведя много лет среди мюридов, она вполне понимала, что столь проницательный и умный вождь, как Сухрай-кадий, почитаемый в горах за храбрость и истовую веру, вполне мог догадаться, что она неспроста помешала ему свершить над неверными суд Аллаха и со смертью их приблизиться на несколько ступенек к вожделенному раю.

Это же означало, что, только зародись у черкесского кадия малейшее подозрение, все доверие, созидаемое годами, будет окончательно разрушено, миссия провалена, а сама она наверняка проститься с жизнью.

Однако генерал фон Клюгенау своим поведением не оставил ей выбора – она сделала единственно возможное в создавшейся ситуации. И ей оставалось теперь только молить Христа, чтобы разъяренный Сухрай оказался настолько увлечен своей праведной яростью, чтобы и вовсе не задумался о «нелепой» случайности, произошедшей с монахиней из нагорной кармелитской обители.