О чем молчат мертвые - Лаура Липман

Затем Бет начала говорить что-то об изнасиловании, правда, очень сумбурно. Похоже, она забыла о существовании личных местоимений, из-за чего стало невозможно понять, была ли она жертвой или сторонним наблюдателем, который не мог ничего сделать. Они вместе с Мириам плясали вокруг костра своего прошлого, отбрасывая на землю красивые тени, которые позволяли придумывать какие угодно концовки их рассказов. Но после того случая они, к огромному облегчению Мириам, да и Бет, наверное, тоже, больше не беседовали по душам. Они даже почти не виделись с тех пор.

На следующем светофоре Мириам открыла блокнот, чтобы уточнить адрес, где у нее была назначена первая встреча. Мужчина, переходивший улицу, внимательно посмотрел на нее, и, представив себя его глазами, Мириам поняла, что она вполне самодостаточная женщина, хоть и не в самом привычном смысле этого слова. У нее все было хорошо в финансовом плане, пусть и пришлось начинать с малого. Она держала в руках дорогой бежевый блокнот и была одета в легкое вязаное платье от Джоаны Васс и туфли, а ехала на иномарке с кондиционером – все это позволяло ей называть себя успешной. Но ее больше интересовало создание новой личности, Мириам Толс, способной жить без страданий и не оглядываться назад. Трудно было быть миссис Бетани и оставаться при этом Мириам Толс. Мириам Толс была словно конфета, покрытая нетающей оболочкой, которая держала весь шоколад, от которого пачкались руки, внутри.

– Но они тают, – возмущенно жаловалась Хизер, показывая руки, перепачканные оранжевой, желтой, красной и зеленой краской. – Зачем они врут?

– В рекламах всегда врут, – глубокомысленно заметила Санни. – Помнишь, мы как-то заказали сто кукол из комикса «Модель Милли», а они оказались такими крошечными. – Она чуть-чуть раздвинула большой и указательный пальцы, чтобы показать, насколько маленькими были куклы и насколько большой – ложь.

Все еще ожидая, пока загорится зеленый, Мириам бросила взгляд на календарь: 24 марта. О господи… Тот самый день. В первый раз он настал для нее неожиданно, в первый раз она легла спать, не думая о том, что завтра будет так называемая годовщина, в первый раз не проснулась в поту от ярких кошмаров. Видимо, здесь сказалось, что весна в Остине совсем не такая, как в Балтиморе: к концу марта здесь уже довольно жарко. Сказалось, что Пасха прошла рано – а после Пасхи ей всегда становилось легче, ведь это значило, что она пережила еще один год без дочерей. Если бы они были живы… Боже, если бы они были живы, Санни было бы уже двадцать три, а Хизер – почти двадцать!

Но они не были живы. Если она и могла быть в чем-то уверена, то только в этом.

Гудок, затем еще один и еще – и Мириам почти машинально резко рванулась вперед. Она пыталась придумать причины, отчего девочки были бы рады, что не дожили до этого времени. Потому что Рейган стал президентом? Но она сомневалась, что они пожертвовали бы жизнями, чтобы избежать этого. Музыка стала лучше, да и одежда, одновременно модная и практичная, теперь нравилась ей куда больше – не вся, конечно, но все же… Им бы понравился Остин, пусть многие местные и говорили, будто он развалился и стал гораздо хуже, чем раньше. Они могли бы задешево отучиться в колледже, веселиться в клубах, есть бургеры в мексиканском ресторане, попробовать мигас[35] в «Лас Мананитас» или ледяную «Маргариту» в «Хорхе», ходить за покупками в «Здоровую еду», где умудрялись продавать одновременно органическую (развесное пшено) и нездоровую (пять сортов сыра бри) пищу. Подросшие Санни и Хизер унаследовали бы чувство юмора матери и согласились бы, каким абсурдным иногда бывает Остин и как здесь здорово несмотря ни на что. Они могли бы здесь жить.

Или умереть. Здесь ведь тоже умирали люди. Их убивали на стройках. Отправившись из пригорода за покупками в центр, они погибали в автокатастрофах по вине какого-нибудь пьяного водителя. Тонули во время наводнения в восемьдесят первом году, когда на День памяти уровень воды поднялся так быстро и случилось это так внезапно, что улицы превратились в опасные реки.

Мириам втайне верила – или втайне находила себе оправдание, – что смерть была предначертана ее дочерям судьбой, что, если бы она отправилась в прошлое и изменила события того дня, ей удалось бы лишь немного отсрочить трагедию и изменить ее обстоятельства. Судьба отметила девочек еще при рождении, и их мать не могла ничего предотвратить. Такова же одна из странных особенностей воспитания приемных детей – тебе всегда кажется, что есть какие-то биологические факторы, которые нельзя контролировать. Мириам в свое время думала, что это нормально, и поэтому она приняла для себя реальность, которую биологическим родителям – именно биологическим, а не кровным, хотя даже в доброжелательном Остине нередко можно было услышать это бестактное выражение, – принять было сложнее. Она не могла полностью контролировать своих детей.

Разумеется, она знала настоящую семью Санни и Хизер, точнее, их бабушку с дедушкой по материнской линии, Изабель и Герберта Тёрнер. Мириам чувствовала на себе вину за то, что с недоверием отнеслась к Тёрнерам, когда впервые услышала их историю: красавица дочь Салли в семнадцать лет сбежала из дома и вышла замуж, хотя родители не одобряли ее выбор. Из гордости она отказывалась от их помощи, пока не стало слишком поздно. Тогда, в 1959 году, побег казался забавным приключением – канат из связанных простыней и все в таком духе, – но парочки всегда попадались и в конце концов получали родительское благословение. В те времена по телевизору показывали, как супружеские пары спят в разных кроватях: секс тогда считался постыдным занятием. А молодым людям казалось, что их вот-вот разорвет от чувств и эмоций, обсуждать которые было не принято. Уж Мириам это знала! Она помнила. Все-таки она тогда была ненамного старше Салли Тёрнер.

Обо всем остальном Мириам догадалась сама: грубый и жестокий бойфренд, возражения Тёрнеров, которые Салли приняла за снобизм, в итоге оказавшиеся безошибочным родительским инстинктом. Должно быть, гордость не позволила Салли позвонить родителям и попросить их о помощи, даже когда новоявленный супруг начал ее избивать. Санни было всего три, а Хизер была еще младенцем, когда отец пристрелил мать, а затем застрелился сам. Тёрнеры практически в один момент узнали, что их дочь мертва и что у них есть две внучки, теперь нуждавшиеся в заботе.

А всего за месяц до этого они, к своему горю, узнали, что у Изабель рак печени.

Взять детей на усыновление было инициативой Дэйва, и хотя Мириам долго сомневалась в его мотивах – ей казалось, что ее муж больше хотел установить связь с Изабель, чем с девочками, – она все же была готова принять сестер в свою семью. Ей тогда было всего двадцать пять, но к тому времени у нее уже было три выкидыша. А тут у нее готовы были появиться две прекрасные девочки. Процесс удочерения прошел довольно быстро. Тёрнеры были единственными опекунами сестер, поскольку были их единственными известными родственниками, – это выяснилось только через несколько лет, когда детектив Уиллоуби попытался разыскать родственников их погибшего отца. Они передали опеку Дэйву и Мириам Бетани. Это оказалось очень просто. И как бы жестоко это ни звучало, Мириам испытала облегчение, когда Изабель наконец умерла, а Герберт, как и следовало ожидать, уехал. Сестры лишь напоминали ему о потерянных жене и дочери. Мириам была благодарна ему за побег, но в то же время презирала его. Какой человек не захотел бы стать частью жизни своих внучек? Даже теперь, зная всю историю целиком, Мириам не могла оправиться от своей прошлой неприязни к Тёрнерам и оправдать безграничную любовь Герберта к жене и его неспособность любить кого-то еще или заботиться о других людях. Создавалось впечатление, будто Салли сбежала, потому что не нашла себе места в их огромном красивом доме, наполненном любовью Герберта к Изабель.