1794 - Никлас Натт-о-Даг

И даже те, кого он весьма убедительно заставляет раскаяться в своих шуточках, не могут дать внятного ответа.

Иногда он просыпается затемно. Еще не дунул стражник в свою поганую дудку, еще не выбил долгую барабанную дробь — хватит спать, пора на работу. Обычно он поворачивается на другой бок и засыпает, но не сегодня. Сегодня встал, встряхнулся — и начал приготовления. Направил нож, проведя несколько раз туда-сюда но кожаной подметке, и приступил к бритью — тяжелая работа, которую он выполнял редко, неохотно и почти никогда тщательно. Подбородок и щеки изрыты буграми и вмятинами, борода растет, как ей вздумается. Надо каждый раз долго искать угол атаки, чтобы добраться до очередного островка отросшей щетины. Никогда не угадаешь, как вести нож — сверху вниз, снизу вверх, спереди назад или, наоборот, сзади наперед? И главное, всегда по-разному. Начинаешь бриться — а ведь в тот раз волосы в этом месте росли по-другому… или только кажется? Опять надо примеряться. Вода ледяная, мыло почти не пенится, и нож, само собой, мог бы быть поострее — но он, сжав зубы и борясь с нетерпением, доводит дело до конца. Исцарапанные тупым ножом щеки горят, но кожа совершенно гладкая, если не считать бесчисленных шрамов. Потом, кряхтя, выволок из-под койки сундучок и достал предметы обмундирования: гетры, лосины и даже подвески. Почистил щеткой камзол, обратив в бегство вечных обитателей — жучков-кожеедов.

И во всем облачении спустился на улицу. Еле увернулся от телеги ассенизаторов: из бочек щедро выплескивалось содержимое. Услышал хохот за спиной, но решил не связываться. Никакого вреда они ему не причинили. Через старый мост у шлюза Польхема перешел на Сёдермальм и двинулся по Хорнгатан к горе Ансгара.

Еще не видя Прядильный дом, он уже почувствовал его близость. Фасад — как гнойный нарыв в самом центре неприветливого, скалистого Лонгхольмена. Иногда ему даже казалось, что он чувствует тонкую, но неистребимую вонь гниения, которую распространяет это омерзительное заведение. Даже во времена активной службы в полиции нравов Кардель старался здесь не бывать. Закопченные окна, недоступные пыльной тряпке: изнутри их закрывают ржавые железные решетки. А за ними в холодных огромных залах в молчаливом отчаянии согнулись над прядильными станками несчастные женщины, и жужжание станков похоже на шум насоса, выкачивающего из них жизнь. Он тряхнул головой, попытался отделаться от мрачных мыслей, подошел к воротам и представился.

— Кардель. Двадцать четвертый номер. Ищу дежурного охранника.

— Хюбинетт валяется с насморком… — Дежурный прищурился, словно оценивая, стоит ли пришедший каких-либо усилий. — Петтерссона попробую найти. Если повезет.

Не так часто приходится Карделю видеть людей, не уступающих ему в размерах, но Петтер Петтерссон, пожалуй, даст ему фору. Настоящий бык, что ростом, что в ширину.

Мундир явно перешит: вставлены отличающиеся по цвету клинья. Но даже и эти меры мало что дали: при каждом резком повороте нитки издают предсмертный треск. От Петтерссона несет вчерашним перегаром — еще не успел выветриться.

Он выслушал Карделя, подозрительно и чуть ли не с насмешкой глядя на него налитыми кровью глазами на бледной с похмелья, отечной, будто непропеченной физиономии. Откинул голову и пожевал губами, точно попробовал произвести названное Карделем имя.

— Значит, хочешь узнать насчет Анны Стины Кнапп? Мол, зачем искать, если она и так у нас?

Петтерссон поднес ко рту бутыль, зубами выдернул пробку и выплюнул на пол. Сделал несколько больших глотков, одобрительно поднял брови и протянул Карделю. Кардель покачал головой.

— Знаю, знаю такую, — Петтерссон наклонился к Карделю через стол. — Имя знакомое. И Карделя тоже знаю… знаю, что ты за птица.

Он продолжил не сразу. Сначала допил бутылку до конца и швырнул в угол.

— Кардель… говорят, не из наших он, Кардель. Слишком гордый для такой работы. Хотя от жалованья не отказывается. И только гадать… С чего бы это Кардель вырядился в мундир, начистил перышки — и все для того, чтобы спросить про сбежавшую шлюху? А я-то думал, только я и помню ее по имени.

Петтерссон поднял ладонь такой величины, что вполне могла бы ухватить полбочонка. Кардель не ответил — он и так знал, что его ложь легко разоблачить. Зря понадеялся на вошедшую в поговорки тупость своих коллег по профессии. Что делать… образцовую тупость проявил не коллега, а он сам.

— И то, что ты наплел, — чушь собачья. Начальство порешило зачислить ее в умершие, хотя все прекрасно знают, что осклизлый труп, что нашли там, в подвале, — не ее. Ну и что? Им-то важно, чтобы сумма сходилась. Сколько было — сколько стало. Но я-то знаю… и, похоже, ты тоже знаешь, Кардель. Знаешь, знаешь, и у тебя есть свой интерес. А вот какой — тут только гадать.

Петтерссон прищурился и испытующе уставился на собеседника.

— Пусть Кардель меня простит, но, кажется, размышлять вслух никто пока не запрещал. Особенно с похмелья… Пока эта поблядушка, девица Кнапп, была у нас, ты ею не особо интересовался. Я, во всяком случае, не помню. И что это значит? А вот что: ты познакомился с ней после того, как она ускользнула. То есть она где-то в городе. Так и отсасывает прохожим по дворам. Или раком, но это подороже. Тебе что, понравилось? Опять захотелось?

Внезапно на уродливой физиономии Петтерссона расплылась мечтательная мина.

Кардель прекрасно понимал — сделать он ничего не может. С трудом сдержал закипающую ярость. Петтерcсон, должно быть, заметил, что слова его достигли цели, и издевательски ухмыльнулся.

— Я-то, конечно, уже и не надеялся с ней повстречаться. Наверняка уехала из столицы. А тут приходишь ты — и глянь: еще есть о чем помечтать! Вот спасибо так спасибо, Кардель-двадцать четыре! Смотри-ка, как вчера это было: стоит, глядит на мою плеточку и дрожит, как осиновый лист. Ты вернул мне надежду, двадцать четвертый! Если только она на Стадсхольмене, уж будь уверен… возобновляю розыск. И найду. Вопрос времени. А если сам увидишь ее раньше — попользуйся и приводи сюда. Хоть и скромное, но все же вознаграждение.

Петтерссон приподнял зад и со стоном наслаждения шумно пустил ветры.

— А теперь будь любезен, убирайся к чертовой матери. Тебе здесь делать больше нечего.

И в самом деле — что еще оставалось делать? Он встал и пошел к выходу, провожаемый хихиканьем петтерссоновских прихлебателей.

Дошел до предместья Мария. Машинально заглядывал за покосившиеся заборы и чуть не стонал от стыда: то, что и без того было скверно, он умудрился сделать еще хуже.

Теперь он должен найти Анну Стину. Это самое главное, все остальное подождет.

Ответ от Свеннинга пришел очень быстро. Эмиль Винге отправился по указанному адресу. Спустился на Корабельную набережную. Навстречу ему могучий парень пытался вкатить тяжелую тачку с дровами вверх по довольно крутому склону Купеческой, но раз за разом терпел неудачу: булыжник был настолько щедро смазан жидкой грязью, что колеса тачки скользили.