1794 - Никлас Натт-о-Даг

Он открыл было рот, но не успел сказать ни слова.

— Я у тебя в долгу, Эмиль. В таком долгу, что вряд ли смогу когда-нибудь выплатить. И если тебе важна его благодарность… если тебе важно, чтобы он видел в тебе Сесила, не рассказывай про меня.

Эмиль опять хотел возразить, но ему помешала внезапно вспыхнувшая детская радость: как замечательно говорить с кем-то, кто знает тебя так же, а может, и лучше, чем ты сам! От кого у тебя нет секретов, а главное — нет причин что-либо утаивать.

Хедвиг отодвинулась и поднялась со скамьи. Отряхнула, поправила платье, отошла к воде и довольно долго смотрела на свинцовую воду Меларена, словно вспоминая что-то.

— Эмиль… — Она обернулась и опять подошла поближе. — Твоя болезнь… как ты ее заметил?

— Я видел вещи, которых не было.

— Как это?

— Помню… утром проснулся от ощущения, что за мной кто-то наблюдает. У постели сидит отец, лицо совершенно серое. На коленях — пачка бумаг… все, что посылали профессора. Упреки, увещевания, попытки пристыдить, угрозы, жалобы. Отец был в ярости. Мне показалось — будь у него побольше сил, я получил бы такую взбучку, что запомнил бы на всю жизнь. «Что ты можешь сказать в свое оправдание? — Даже не кричал, а визжал он. — После всех усилий… как ты смел пустить псу под хвост все старания, которые я приложил, чтобы подготовить тебя к университету?»

Хедвиг невольно улыбнулась — настолько похоже Эмиль изобразил отцовские интонации.

— Через слово ставил мне в пример Сесила — смотри, негодяй! Значит, дело не в воспитании, которое ты получил дома, смотри, какие великолепные плоды оно, это воспитание, принесло! Посмотри на своего брата… И что мне было ему возразить? Я натянул на голову одеяло, чтобы он не видел моих слез. Так и лежал, пока он не утомился и не ушел…

— Ну и что?

— Что? Как — что? Прошло не меньше часа, прежде чем я вспомнил: отец уже несколько недель как мертв… Хоть я и не успел приехать на похороны…

Эмиль замолчал. Она тоже довольно долго не произнесла ни слова. Изучала серые камни брусчатки.

— А дальше? Что было дальше?

Эмиль горько засмеялся.

— Ты, наверное, решишь, что я тебя разыгрываю, дорогая сестрица, твое право… Но мое право досказать. Можешь смеяться — я иду на этот риск, смейся. Сесил когда-то подарил мне на день рождения книгу. Мне исполнилось семь лет… или, может, восемь. Представь себе — Плутарх.

В семь лет! История, как Тезей входит в построенный Дедалом лабиринт и встречает Минотавра. Сказка… Сесил и воспринимал ее как сказку. А может, как шутку… скорее всего, хотел посмеяться над отцовской страстью к игре в лабиринт. Господи, не понимал он, что ли: я был слишком мал, чтобы оценить эту… шутку! Сосчитать трудно, сколько раз я вскакивал, мокрый от пота… чуть не каждую ночь мне мерещился Минотавр, эта жуткая бычья голова на неправдоподобно огромном человеческом теле… ты же помнишь рисунок. Безжалостный людоед. И вскоре после мистической встречи с покойным отцом мне стал чуть не каждую ночь мерещиться этот Минотавр. Я слышал его тяжелые шаги за стеной, за тонкой стеной… что ж — стена; она вполне могла оказаться одной из бесчисленных перегородок лабиринта в Кноссе. И каждый раз шаги казались ближе, чем накануне…

— Эмиль… ты же не веришь в сказки?

— Днем — нет. Не верю. Днем я понимаю… даже почти уверен… моя так называемая болезнь — инквизиторская игра сознания, подсовывающая самые жуткие и самые неистребимые детские страхи, безошибочно выбирающая самые кошмарные картины. Подумай сама! Я слышал шаги чудовища по ночам, шаги, от которых тряслась земля. Уже потом, повзрослев, уговаривал себя: ничего страшного, ты слышишь собственный пульс, вот и вся загадка… Куда там… Тяжелые шаги за стеной, и помощи ждать неоткуда. Верю ли я в сказки? Конечно нет, но в эти ночные часы…

— Ты и сейчас…

— Да… Иногда, — поспешил он добавить и тут же сообразил: сестра очень умна и проницательна. Наверняка поняла — соврал.

На самом деле — каждую ночь. Каждую ночь он слышит эти шаги. Иногда сильнее, иногда слабее — но каждую, каждую проклятую ночь.

Конечно — разве она, с ее-то деликатностью, даст понять, что его раскусила?

— Мания… так определил доктор. Галлюцинации, которые со временем могут становиться все навязчивей и навязчивей. Сказал — бывает не так редко. Он якобы уже сталкивался с подобными случаями. Неспособность отличить фантазии от реальности. Да… не просто мания, сказал он. Паранойя. Мания преследования. Может проявляться очень по-разному, трудно вывести убедительные закономерности. Но что важно: он, дескать, ни разу не сталкивался со случаями выздоровления. Утешил, называется… После сумасшедшего дома, куда… ты лучше меня знаешь, как я туда попал… после сумасшедшего дома я понял: облегчение приносит только вино.

Эмиль произнес последние слова с закрытыми глазами и внезапно почувствовал тепло на своем плече… удивительно, успел он подумать, на дворе холодно, а рука теплая… и попытался вспомнить: когда она в последний раз до него дотрагивалась? И голос… мягкий, ласковый, как в детстве, когда она его убаюкивала.

— Если понадобится мой совет, прилепи записку на фонарь на углу Большой Западной и Скорняжного переулка… там три фонаря, прилепи на тот, что ближе к Большой церкви. Я гам прохожу каждый полдень.

Сняла руку с плеча и ласково потрепала по щеке.

— Если ты помнишь, Тезей победил Минотавра. А что помогло ему выбраться из лабиринта? Правильно. Нить Ариадны. Тебе, наверное, тоже стоит посмотреть своим фобиям прямо в глаза. Может, и избавишься.

— Вот оно что… тогда позволь спросить: кто из нас верит сказкам?

Кардель продолжал поиски до самого вечера. Несколько раз казалось — нашел, видит. В тех самых переулках, где видел ее и раньше. Тогда он смотрел, затаившись, как она спешит на базар или с базара. А сейчас… раз за разом бросался вдогонку девушке-служанке с большой корзиной, с такими же, как у Анны Стины, прямыми прядями волос под платком. Догонял, хватал за плечо и поворачивал к себе с несоразмерной, до смерти пугавшей несчастную силой. И бормотал бессвязные извинения. Она была и там, и тут… но то была не она.

Приближается ночь. Уже зажгли фонари. Запах горящего рапсового масла силен и неприятен. Жители шутят: света от фонарей мало, зато можно найти дорогу по вони: от одного фонаря к другому.

Впрочем, в Городе между мостами Карделю не нужен ни свет, ни запах. Он знает назубок каждый переулочек, каждый проходной двор, может пройти весь остров с закрытыми глазами и ни разу не заплутать. За каждой дверью — пьяные выкрики. Не успеваешь приоткрыть дверь очередного кабака, на тебя с руганью набрасываются посетители — закрой, мать твою, дверь, тут и так зуб на зуб не попадает.

Над ним смеются.

— Ты ведь только что искал какого-то пришившего жену юнца, или как? Теперь за ночной бабочкой охотишься. А завтра кто на очереди?