Отторжение - Элисабет Осбринк

Море равнодушно, как Вселенная. Для моря все имеет одинаковую ценность. Ракушки, медузы, морские звезды, мелководье, километровые провалы, пловцы, утопленники, смешные рачки-отшельники – ничто не важнее другого. В беспорядочной войне Воительницы с забвением море – единственный опорный пункт, единственное существо, не имеющее намерений ставить ей палки в колеса. Вообще не имеющее никаких намерений.

Пятьдесят метров до Королевского театра. Невысокое здание с белым фасадом и просторными террасами, чтобы зрители могли любоваться морем в антрактах. Катрин точно следует инструкциям аптекаря. The square outside[42], сказал он и послал карту с кружочком. Театральная площадь. Обойти здание – и вот же они, под ее сандалиями. Камни. Она идет по тем камням. Любой и каждый может идти по тем камням.

Отличить те камни от других не так уж трудно. Мрамор – причудливая метаморфоза. Известняк по неизвестным причинам решил сменить образ. Очень медленный, миллионно-, а может, и миллиарднолетний танец кристаллов – и серый невзрачный камень стал похож на сахарную глыбу. А если мрамор простоял триста-четыреста лет под солнцем, ветрами и дождем, если люди роняли на него слезы, целовали и гладили руками, – он совершенно другой, чем только что выломанная глыба на острове Тасос. Он уже не такой белый, у него цвет свежего липового меда. Поверхность неровная, со щербинками и царапинами. Не такая уж большая разница между мрамором и человеком. В этом мире стареет все.

Катрин фотографирует. Кто лежал под этим камнем? А под этим? А под этим? Еще шаг, еще снимок, еще одна бывшая надгробная плита с разоренного сефардского кладбища. Возможно, вот на этом когда-то была выгравирована фамилия ее предка. Коэнка. Или другая – если перевернуть камень, надпись наверняка сохранилась. А теперь он лежит на Театральной площади, и по надгробным плитам шагают, ни о чем не думая, тысячи прохожих.

Она поймала на себе критический, непонимающий взгляд: женщина, по-видимому работница театра, изучает ее перемещения из-за стеклянной двери. Внезапно открыла дверь и начала спускаться по широкой лестнице.

Иди сюда, иди, иди. Спроси, чем я занимаюсь. Я расскажу, почему я здесь и зачем фотографирую эти камни. Расскажу о твоей белой площади у твоего белого театра. Вот эти плиты под моими ногами – это погребальные плиты моих предков, на них бросают окурки, на них мочатся собаки.

Женщина спустилась еще на две ступеньки и остановилась. Заметила тлеющий огонь войны в ее взгляде.

Ну иди же…

Нет… раздумала, повернулась и скрылась за дверью.

Катрин заметила: пока продолжалась эта немая сцена, она не дышала.

Чего хочет воин? Воин хочет войны, старая истина. Но для войны нужен противник, а эту женщину на лестнице назвать противником можно только с очень большой натяжкой. Просто хотела убедиться, что ее рабочему месту, ее ревиру, ее театру ничто не угрожает. К тому же… возможно, театральная работница забыла, а скорее всего, никогда и не помнила. И она никак не олицетворяет забвение. Только его наследство и последствия.

Катрин перевела дух и двинулась к Белой башне. С другой стороны многокилометровой бухты – конечно же, Олимп. Молчаливый свидетель перемен, свидетель перевоплощения известняка в мрамор, перевоплощения смертных из одного состояния в другое. Свидетель всеобщего движения показной неподвижности и всеобщей неподвижности показного движения.

Вокруг Белой башни аллеи с газонами посередине, поставлены удобные лавки – прекрасное место для посетителей. Пусть отдохнут натоптанные за долгий день ноги. Тут они и сидят, туристы. Перебирают и сортируют урожай сообщений и селфи в телефонах. Подростки на скейтбордах – падают, хохочут, снимают видео.

На могильных плитах.

На старых надгробиях, превращенных в превосходный строительный материал.

Воительница фотографирует эти камни. Никто не удивляется необычности выбранного ею объекта. Дальше, дальше… В душе, как грозовое облако, растет мрак, хотя полуденное солнце над городом вовсе не собирается меркнуть, наоборот, жарит все сильнее.

Катрин ушла с главной аллеи с парковками и бутиками, подальше от витрин, заполненных белыми кроссовками с еще более белыми подошвами. Вообще все белое – белые ткани, белые шнурки на тех же белых кроссовках, белые бутылки с моющими средствами, чтобы все белое любой ценой сохраняло свою белизну.

Свернула в переулок, а через пару десятков метров – в другой. Она запомнила это место. Здесь притулился крошечный магазинчик, она уже покупала в нем йогурт и вишневое варенье – удивительное, наверняка кто-то варил у себя во дворе, в большом медном тазу на самодельной печке, снимал пенки и отдавал детям. Так она вообразила, но подтвердить догадку не вышло – хозяин не говорил по-английски. Но это варенье! С целыми, будто только что сорванными темно-бордовыми ягодами, очень сладкими, но с заметной кислинкой и с волшебным ароматом горького миндаля.

Ей повезло – на прилавке стояли две пластмассовые коробки именно с таким вареньем. Она взяла одну, заплатила и вышла на жару. На очереди следующее место из списка аптекаря: Агиос Димитриос. Церковь Святого Димитрия. По пути попались несколько аптек, и она с благодарностью вспомнила занятого, обремененного семьей человека. Подумать только – немногие свободные минуты он посвящает розыскам и документации надгробий с давно оскверненного кладбища…

Катрин вышла на площадь, окруженную низкой каменной оградой и лавками под платанами. Дети неумело играют в футбол, на стене сидят несколько студентов. Кто-то листает конспекты, кто-то колдует над дисплеем телефона. Эта площадь так и спланирована, она приглашает: остановитесь и поиграйте во что-нибудь. Как она называется? Посмотрела на указатель на углу, заглянула в блокнот. Да, аптекарь так и сказал: площадь Наварино.

Популярное место встреч.

Воительница достала камеру, пошла вдоль стены в мягкой тени деревьев – и сразу увидела. Никто и не думал скрывать, даже не озаботились зашлифовать буквы на иврите. Четыре надгробия – только в одной стене. Их сразу заметно, внутреннее свечение мрамора не спутаешь ни с чем. Сколько-то столетий назад искусный резчик вырезал на камне барельеф: гирлянда из листьев.

Воительница Катрин делает снимок за снимком. Будто одной фотографии недостаточно, будто не верит собственным глазам: а вдруг на следующем снимке все исчезнет? Что написано на этой плите? И кто под ней лежал? Ребенок, любимая жена, сестра? Дочь? Полоса зеленой краски из спрея, как бесплодная лоза. Камни все одинаковы, кроме памятных, мраморно-белых, светящихся, втиснутых в равнодушные ряды похожих по размеру серых строительных параллелепипедов.

Катрин видела снимки плавательного бассейна, который нацисты приказали вырыть в Фессалониках. Стены вместо кафеля выложили могильными плитами. Каждый, кто окунался в бассейн, мог видеть имена, даты рождения, даты смерти. Но то нацисты, а здесь, здесь… на площади, где играют дети…