Отторжение - Элисабет Осбринк

Te topas en lugar santo.

Ты ступил на святую землю.

Скромный монумент поставлен всего несколько лет назад, но уже осквернен, и не раз. Надгробия частично выкопаны, частично перевернуты, на двух или трех спреем намалевана свастика.

Демоны забвения и прах забвения. Настоящее ширится и наступает, как пустыня, пожирает увядающие сады памяти. Город не просто забыл. Город забыл, что забыл. Забыл, что хотел что-то вспомнить. Демоны шагают в форменных мундирах по улицам, патрулируют, несут службу, их вой можно различить в ветре, смущающем покой апельсиновых деревьев, в омерзительном шорохе ассигнаций и пустых пакетиков из-под кокаина. Они забираются под стоящие машины и всаживают когти в пытающегося что-то вспомнить прохожего; демоны осадили город. Никто им не мешает, они уверены в своей силе и безнаказанности, они вооружены и опасны. Даже шум городского дня, даже сияющее солнце им не вредит. Наоборот – защищает. Чем выше солнце, тем короче тень.

Нам достаточно настоящего, мы даже с настоящим справляемся с трудом – наверное, именно так думают жители этого города. Зачем нам все, что похоронено под землей, мы же этого не видим. Нам достаточно сегодняшней пустыни, зачем создавать новую и населять ее привидениями?

Человек под деревом простонал что-то и дернулся – привиделся кошмар. Шелудивая собака с опухшим брюхом проковыляла мимо. Пасть приоткрыта, видны лиловый язык и старые зубы.

Гнев, о богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына…[41]

Время идет к полудню. Солнце стоит высоко, а когда солнце в зените, дома, как и весь город, не отбрасывают тени.

Катрин вернулась в центр. Она шла, изредка поглядывая под ноги. Нет, ее-то тень никуда не делась, вот она, под ногами. Маленькая, но тень. Дергается в такт шагам, становится то чуть больше, то вообще исчезает, чтобы появиться вновь. Такое чувство, что наступаешь на собственное сердце. Город пуст. Жалюзи на окнах закрыты, у витрин никого.

Только пекарни и кондитерские открыты – мало ли что, в пасхальные дни, после долгого поста, вдруг кому-то захочется сладкого. Каждый раз, когда открывается дверь, накатывает волна ароматов: мед, шоколад, марципан.

Тень под ногами. Тысячи теней пародируют живое движение мира, передразнивают каждое его движение, но совсем по-иному, не зеркально. Тени живут собственной жизнью, они точны и бесформенны. Тени птиц пересекают шоссе, машины ломают им крылья. Тени прячутся в аллеях и городских тупиках, в чемоданах, в домах, в могилах. Тени мыслей, они оживают по ночам и превращаются либо в волшебные цветы, либо в демонов. Тени между страницами дневника, тени улыбок – единственные тени, исчезающие ночью и возвращающиеся с приходом дня.

Когда родился Видаль Коэнка, понятие “нация” существовало уже лет сто. Оно постепенно завоевывало мир. Власть не должна находиться в руках неких династий, присвоивших право утверждать, что она дана им от Бога. Возникло представление о сакральной общности некоей группы людей на некоей ограниченной территории. Нация – антоним империи и ее заклятый враг. Нация не должна состоять из нелепого сборища народов, не должна говорить на множестве языков, почти не понимая друг друга, не должна молиться разным богам. Один народ, один язык, один Бог. Единый народ должен иметь общую историю на общем языке, а судьба отдельного человека и составляющего нацию народа едины – в прошлом, настоящем и будущем.

Огромные старые империи покрывались трещинами. Больше всего страдала самая древняя и самая большая – Османская. Колосс, правивший огромной территорией почти шестьсот лет. В период расцвета, в шестнадцатом и семнадцатом веке, турки контролировали почти всю Южную Европу, части Центральной Европы, Западную Азию, Кавказ, Северную Африку и Африканский Рог. Тридцать две провинции и множество стран-вассалов. Но понятия величины и монолитности почти невозможно совместить. Внутренние распри, внешние угрозы – под их влиянием Османская империя все больше закрывалась. Власти начали шпионить за своими гражданами, сажать в тюрьму оппонентов и контролировать прессу. И само собой, многих охватила ностальгия по старым добрым временам. Раньше было лучше. Все громче и настойчивее звучало новое понятие – нация. Властители боялись произнести его вслух, его запрещено было упоминать в прессе, но оно, как жук-древоточец, подтачивало и разъедало огромный корабль империи. И в начале девятнадцатого века от Османской империи начали один за другим отваливаться большие куски.

Впрочем, этот процесс начался раньше.

Россия давно знала о слабости турецкой военной машины и еще в 1783 году завоевала Крымский полуостров.

Потом Сербия – она стала свободной после революции 1815 года. За ней последовала Греция: в 1821 году греки объявили о своей независимости. Началась кровавая война. После Греции Османская империя понесла еще одну потерю: к России отошла Армения. Распад продолжался. Идея этнической нации рожала одного за другим истошно орущих младенцев, они получали новые имена: Румыния, Черногория, Болгария. Как только новорожденные открывали глаза, тут же откуда ни возьмись появлялись новые генеалогические деревья и кустики, новые, с иголочки, старинные роды и героические саги.

Империя трещала по швам. Кипр отошел к Великобритании, Босния и Герцеговина – к Австро-Венгерской империи.

Но и турки не устояли, идея нации захватила их тоже. Политическое движение младотурков росло не по дням, а по часам. Поначалу тайно, а потом, когда тайное стало явным, все увидели их несомненное революционное величие. Османская империя в те времена напоминала старика, умирающего медленной и мучительной смертью. Слишком медленной; но рождение нового государства стало неизбежным. Мечта младотурков о счастливом национальном будущем получила название: ТУРЦИЯ.

Катрин задумалась. У Видаля наверняка были собственные планы на дальнейшую жизнь. Возможно, он собирался унаследовать от отца небольшой магазин канцелярских товаров. Может быть, в нем очень рано проснулась деловая хватка? Наверное, иначе бы его не послали учиться в итальянскую торговую школу. Вообще-то это была школа для бедняков, ее основали итальянские миссионеры. Им было трудно отказаться от заманчивой идеи ввести всех евреев в христианство. Не так уж важно, какой именно тайный замысел лелеяли итальянские католики. Важно другое: детей учили бухгалтерии, прививали деловые навыки, и вдобавок ко всему – по окончании школы дети свободно говорили по-итальянски.

Изменения не заставили себя ждать. Медленно, сначала как лижущие песчаный берег едва заметные волны прибоя, потом как постоянный и неотвратимый прилив, который, как известно, тоже не так-то просто обнаружить простым глазом. В воздухе, которым он дышал, в воздухе, так знакомо пахнущем ракией и тимьяном, в воздухе, пропитанном пылью переулков и табачным дымом, – среди этих привычных с рождения запахов стал различаться новый: горьковатый душок перемен.

Дом, улица – все выглядит утром так же, как и вчера. Море там, где и должно быть, минареты, как и всегда, торчат в голубом небе, не покосились, не уменьшились и не выросли. Так же возмущенно орут ослики на улицах, в кафе тот же одуряющий запах сваренного на горячем песке кофе. Но что-то изменилось. Краски мира поблекли, слова кажутся острыми и недоброжелательными. У многих появилось оружие. Трещины там, где их не было и не должно быть. Действительность разрывается на куски, они расходятся и сталкиваются, и столкновения эти, все менее мирные, заметнее с каждым днем.