Поющие в терновнике - Колин Маккалоу

Наконец Фиа поманила к себе Мэгги и, когда та взобралась навысокую табуретку, перевязала ей на ночь волосы лоскутками и отправила ее,Стюарта и Хьюги спать;

Джек с Бобом упросили дать им еще немного времени и вышли водвор кормить собак; Фрэнк взял с кухонного стола сестрину куклу и сталприклеивать на место волосы. Падрик потянулся, закрыл книгу и положил трубку вбольшую, отливающую всеми цветами радуги раковину пауа, которая служила емупепельницей.

— Ну, мать, я пойду лягу.

— Спокойной ночи, Пэдди.

Фиа убрала все с обеденного стола, потом сняла с крюка настене оцинкованную лохань. Поставила ее напротив Фрэнка, на другом концекухонного стола, налила горячей воды из тяжелого чугуна, что стоял на огне. Отлохани повалил пар, и Фиа подбавила холодной воды из старой жестянки из-подкеросина, взяла с проволочной сетки мыло, взбила пену и принялась за посуду:мыла, споласкивала, ставила тарелки ребром.

Фрэнк, не поднимая головы, трудился над куклой, но когда настоле выросла груда вымытых тарелок, он молча встал, взял полотенце и принялсяих вытирать. Опять и опять он переходил от кухонного стола к посудному шкафу,чувствовалась давняя привычка и сноровка. То была для них с матерью тайная инебезопасная игра, ибо одним из строжайших правил, установленных в семьевластью Пэдди, было четкое распределение обязанностей. Работа по дому — женскоедело, и все тут. Никто из мужчин, большой или малый, не должен ничего такогокасаться. Но каждый вечер, когда Пэдди отправлялся спать, Фрэнк помогал матери,а Фиа, как настоящая сообщница, нарочно откладывала мытье посуды напоследок,пока не услышит, как в спальне тяжело шлепнутся на пол сброшенные мужемдомашние туфли. Раз уж Пэдди их скинул, больше он в кухню не придет.

Фиа ласково посмотрела на сына.

— Не знаю, что бы я без тебя делала, Фрэнк. Тольконапрасно ты это. Ведь совсем не отдохнешь до утра.

— Пустяки, мам. Невелик труд вытереть тарелки, непомру. А тебе хоть немножко да легче.

— Это моя работа, Фрэнк. Я не жалуюсь.

— Хоть бы нам когда-нибудь разбогатеть, наняла бы тысебе подмогу.

— Вот уж пустые мечты! — Фиа вытерла кухоннымполотенцем мыльные распаренные руки и взялась за поясницу, устало перевела дух.Со смутной тревогой посмотрела на сына — всякий рабочий человек недоволен своейдолей, но в Фрэнке уж слишком кипит горькая обида на судьбу. — Незаносись, Фрэнк, не воображай о себе лишнего. Такие мысли не доводят до добра.Мы простые люди, труженики, а значит, никогда не разбогатеем и никакой прислугив подмогу не заведем. Будь доволен тем, что ты есть и что имеешь. Когда ты такговоришь, это оскорбительно для папы, а он такого не заслуживает. Ты и самзнаешь. Он не пьет, не играет, он ради нас работает как каторжный. Ни грошазаработанного не тратит на себя. Все — для нас.

Сын нетерпеливо передернул крепкими плечами, хмурое лицостало еще мрачней и жестче.

— Да что в этом плохого — хотеть от жизни еще чего-то,чтоб не только весь век гнуть спину? Я хочу, чтоб у тебя была в хозяйствеподмога — не понимаю, что тут худого.

— Худо, потому что невозможно! Ты же знаешь, у нас нетденег и нельзя тебе учиться дальше, кончить школу, так чем еще ты сможешьзаниматься, если не черной работой? По тому, как ты говоришь, как одет, потвоим рукам сразу видно, что ты просто рабочий человек. Но мозолистые руки непозор. Знаешь, как говорит папа: у кого руки в мозолях, тот человек честный.

Фрэнк молча пожал плечами. Посуду всю убрали; Фиа досталакорзинку с шитьем и села в кресло Пэдди у огня, Фрэнк опять склонился надкуклой.

— Бедняжка Мэгги! — сказал он вдруг.

— Почему это?

— Да вот сегодня наши сорвиголовы расправлялись с еекуклой, а она только стоит и плачет, будто весь мир рушится. — Он погляделна куклу, волосы снова были на месте. — Агнес! И откуда она такое имявыкопала?

— Наверно, слышала, как я говорила про АгнесФотис-кью-Смит.

— Я ей тогда отдал куклу, а она заглянула в куклинуголову и чуть не померла со страху. Глаз куклиных испугалась, уж не знаюпочему.

— Ей всегда чудится то, чего на самом деле нет.

— Жаль, не хватает денег, надо бы малышам подольшеучиться в школе. Они у нас такие смышленые.

— Ох, Фрэнк! Знаешь, если бы да кабы… — устало сказаламать. Провела рукой по глазам, одолевая дрожь, и воткнула иглу в клубок серойшерсти. — Не могу больше. Совсем вымоталась, уже и не вижу толком.

— Иди спать, мам. Я погашу лампы.

— Мне еще надо подбросить дров в печь.

— Я подброшу.

Он встал из-за стола, осторожно уложил изящную фарфоровуюкуклу на посудный шкаф, за противень, подальше от греха. Впрочем, не стоилобеспокоиться, что мальчишки опять на нее покусятся — расправы Фрэнка онибоялись больше, чем отцовской кары, потому что крылась в нем какая-то злость.Она никогда не проявлялась при матери и сестре, но всем братьям случалось испытатьее на себе.

Фиа смотрела на сына, и сердце ее сжималось: есть во Фрэнкечто-то неистовое, отчаянное, что-то в нем предвещает беду. Хоть бы он и Пэддилучше ладили друг с другом! Но вечно между ними споры и раздоры. Быть может,Фрэнк уж чересчур о ней заботится, может быть, уж слишком к ней привязан. Еслитак, она сама виновата. Но ведь это значит, что он добрый, любящее сердце. Онтолько хочет, чтобы ей жилось хоть немного легче. И опять она с тоскойподумала: скорей бы подросла Мэгги, сняла бы с плеч Фрэнка эту заботу.

Фиа взяла со стола маленькую лампу, тотчас опять поставила ипошла через кухню к Фрэнку — он сидел на корточках перед очагом, укладывалдрова на завтра, орудовал заслонкой. На белой коже выше локтей вздувались вены,в руки прекрасной формы, в длинные пальцы въелась уже навеки несмываемая грязь.Мать несмело протянула руку, осторожно, едва касаясь, отвела со лба сына ипригладила прямые черные волосы; трудно было бы ждать от нее ласки нежнее.

— Спокойной ночи, Фрэнк, спасибо тебе.

Выйдя из кухни, Фиа неслышно пошла по дому, и от ее лампы постенам кружили и метались тени.

Первая спальня отведена была Фрэнку с Бобом; мать бесшумноотворила дверь, подняла повыше лампу, свет упал на широкую кровать в углу. Боблежал на спине, с открытым ртом, и весь вздрагивал, подергивался, как спящаясобака; Фиа подошла, повернула его на правый бок, покуда им еще не окончательнозавладел дурной сон, и постояла минуту-другую, глядя на него. Вылитый отец!

В соседней комнате Хьюги и Джек будто в один узел связались,не разберешь, кто где. Несносные мальчишки!

Озорники ужасные, но ничуть не злые. Напрасно она пыталасьотодвинуть их друг от дружки, хоть как-то расправить одеяло и простыню — двекурчавые рыжие головы упрямо прижимались одна к другой. Фиа тихонько вздохнулаи сдалась. Непостижимо, как они умудряются вскакивать по утрам свеженькимипосле такого сна, но им это, видно, только на пользу.