Русская сила графа Соколова - Валентин Лавров

Друзья разошлись в ночном Петербурге.

С моря порывами набегал ледяной ветер, гнал по пустынным, словно линейкой прочерченным проспектам порошу.

Начиналась метель. Белая крупа беспрерывно сыпалась с черного неба и, завиваясь кольцами, все более бешенея, неслась по мостовой.

Соколов оглянулся на приятеля.

Джунковский, подняв воротник, поспешно уходил вдаль. Шеф российских жандармов был отважным человеком. Не зря его так любил покойный Столыпин. Как и покойный премьер, Джунковский не боялся ни террористов, ни разбойников.

* * *

Джунковский был московским губернатором с 1908 по январь 1913 года. При нем были построены многие больницы и школы, проложены километры трамвайных путей, открыты памятники первопечатнику Ивану Федорову, Н. В. Гоголю, Федору Гаазу, Музей изящных искусств и сделаны многие другие добрые дела.

Как покажут события, этому замечательному человеку мужество не изменило до конца. Свою жизнь, вдруг ставшую полной трагизма, он закончит героически. Великий сын великого народа!

Верю, придет день, и этому святому человеку и мученику поставят памятник, как он их ставил другим. Дай-то бог дожить до этого акта справедливости, дабы положить цветы к бронзовому подножию.

Соколов любил ходить быстро. Он получал наслаждение от упругого летящего движения, от того, что кровь бежит быстрей по телу, что грудь свободно дышит, а мысли работают ясно и четко.

Он шагал к отцовскому порогу, а сам напряженно думал лишь об одном: какую казнь придумать Калугину? Как расправиться с негодяем, который не только покусился на него самого, но и торгует Родиной? Какую казнь придумать?

Вслух произнес:

— Я и свою обиду не снес бы, а уж за великую Отчизну с этого беса рогатого взыщу как положено!

Сыщик свернул с Невского на Садовую. За высоким забором мирно спал отцовский дом, в окнах давно погас свет. Ворота и калитка были закрыты изнутри. Соколов не стал тревожить прислугу, а привычно через соседний двор проник к задней стороне высокой кованой ограды. Он вскарабкался по молодому дубку, перемахнул через острые, словно пики, наконечники и, повиснув на руках, спрыгнул на землю.

Тут же с глухим рычанием на него бросился громадный пес — немецкая овчарка по кличке Рик, в 1904 году подаренная ему великим князем Сергеем Александровичем.

— Ты что, дурачок? — рассмеялся Соколов.

Рик узнал хозяина, с ласковым визгом стал ластиться к нему, отчаянно виляя громадным лохматым хвостом. Соколов почесал Рика за ухом и вошел в черный вход, каким пользовалась прислуга и который далеко не всегда закрывали на ночь. Незапертым оказался он и теперь.

В доме все спали.

Соколов с замиранием сердца шел мимо мебели, картин, громадной золоченой, с хрусталиками люстры, висевшей возле мраморной лестницы с завитушками на перилах, с выбитым куском поручня, который собирались чинить еще тогда, когда была жива матушка, а сам Аполлинарий еще не ходил в гимназию. Но более всего волновал легкий, приятный запах родного жилища, запах, который наполнял весь дом, и который он помнил с самого рождения, и который теперь вызывал самые умильные чувства.

Соколов прошел в комнату старого слуги Семена, родившегося в графской семье еще в крепостном звании, очень скучавшего по «правильным временам», ворчавшего на нынешнюю распущенность слуг и предвещавшего самые страшные времена. В давно минувшие годы Семен по приказу господ с усердием проводил экзекуции дворовых. И сам экзекутор, и наказуемые твердо верили: наказание розгами благодетельно действует на исправление человеческой породы. С той блаженной поры Семен сохранил святую веру в целебные свойства розги, плети, кнута.

Семен, в свете лампадки увидавший молодого графа, быстро сел на кровать, таращась на вошедшего и словно не веря, что видит его наяву. Потом поднялся на ноги, бросился обнимать своего любимца:

— Слава тебе господи! Наконец-то, наконец-то, Аполлинарий Николаевич! Право, заждались. Сирприз вы новогодний, право. То-то ваш батюшка обрадуется. Все газеты смотрит, не написали ли еще чего об вас. Вот, право, сирприз…

Старик недавно услыхал где-то это новое слово и теперь с энтузиазмом употреблял его, считая очень умным и красивым.

— Прикажи, Семен, чтобы приготовили все к душу и застлали постель!

Старик, натягивая сильно заношенные порты, суетился:

— Сейчас горничной Клавке прикажу, все свежее застелит. На прошлой неделе вернулась домой за полночь.

— Безобразие! — с иронией отозвался Соколов. Семен со страстью подхватил:

— Вот и я говорю ей: «Как посмела, бесстыжая рожа, делать безобразный сирприз?» А она мне, дескать, у тетки была. Ну, я ей по толстой заднице солдатским ремнем пряников навешал — не болтайся по ночам, не болтайся! Запомнит, гулена.

Соколов укоризненно покачал головой:

— Семен, ведь крепостное право отменили более полувека назад. Ты уголовное наказание можешь понести за свои «пряники».

Семен иронично протянул:

— Ну конечно! Безобразить можно, а поправить человека — наказание. — Вздохнул. — Теперь развороту прежнего нет, старый барин тоже бранит меня, дескать, руки не распускай. А как Клавку не отходить, коли она за полночь где-то болтается? Поучил для ее же, глупой дуры, благоденствия. Сама на другой день принесла мне конфет и кланялась за воспитание. Это уже сирприз! Я в задние ворота вогнал ей ума, сразу в голове просвет получился. Ужинать желаете?

— Нет, Фоку не буди.

Семен махнул рукой:

— Все пьянствует Фока, надо бы его выпороть и нового повара брать!

— Отец лучше нашего знает!

— Вестимо, старый барин знает, а я так, по простоте вякнул.

Семен стал рассказывать про домашних людей. Одних Семен одобрял, других — этих было больше — порицал:

— Не народ, а сплошные дурные сирпризы.

Неожиданно похвалил вечного антагониста псаря Анисима:

— Удивление прямо! То был безобразник безобразником, выпивал, домой поздно возвращался, а теперя трезвый и навроде жениха. Человека, можно сказать, подменили. Ведет себя смирно, по дому мне помогает — чего скажу. — И с удивлением повторил: — Неверуятно, даже выпивать перестал.

* * *

Анисим тоже был из старой семейной гвардии, с юных лет служил на псарне, знал все породы собак на свете и их нравы.

Старый граф некогда был заядлым охотником, содержал своры гончих и бездельников псарей. И хотя ныне не охотился, и свор больше не осталось, и псари все вывелись, но Анисим оставался в штате — на всякий случай.