История Израиля. От истоков сионистского движения до интифады начала XXI века - Анита Шапира

слова, которая внесла свой вклад в формирование коллективистского духа, – и Kokhavim bahutz («Звезды снаружи»), сборника лирической индивидуалистической любовной поэзии. Популярность поэзии Альтермана среди молодежи демонстрирует ее полное отождествление с индивидуальным опытом и личным самовыражением.

Хотя общественный и политический дискурс создавал впечатление, что авторитет коллективного духа общепризнан, за этим общественным имиджем лежали индивидуалистические тенденции, которые не следовали «решениям движения». Люди на «горе» (гора Скопус, где располагался Еврейский университет) не соответствовали духу Эмека. Отсев в молодежных движениях даже до того, как их члены попадали в кибуц, был огромным. По прибытии в страну многие члены Hechalutz решили искать работу в Тель-Авиве вместо того, чтобы уезжать в сельскую общину. Не все, кто отправился в кибуцы, оставались жить там. Каждый раз, когда власти ишува призывали к массовым волонтерским акциям – зачислению в британскую армию, выплатам в Kofer Hayishuv (фонд для финансирования нужд безопасности) или в Magbit Hagiyus Vehahatzala (призыв о выделении средств для военных действий ишува в 1942 году), – было очень трудно заставить людей принимать решения сообщества без принуждения. Таким образом, изображение ишува, добровольно принявшего решения общины, кажется преувеличенным и упрощенным, опуская пестрые оттенки мозаики ишува. Вспомним также, что до 1950-х годов во всем мире маятник между благом личности и благом нации склонялся в сторону национальных интересов. В то время, когда нации боролись за свое существование, как, например, во время Второй мировой войны, личные интересы везде были отодвинуты на второй план.

Развитие особой культуры ишува

Общество ишува обычно изображается превозносящим ручной труд, простых рабочих и презирающим интеллектуалов. Художники, писатели и поэты, входившие в Gedud Haʻavoda, говорили, что у них было ощущение, что они должны были скрывать свои интеллектуальные «слабости», чтобы не подвергаться насмешкам или не потерять свое положение. Но хотя некоторые люди сообщали об этом, сомнительно, чтобы их личный опыт в целом соответствовал действительности. Ишув унаследовал уважение как еврейских, так и русских традиций к писателю и поэту. Хотя ишув восхвалял ручной труд рабочего еще со времен Второй алии, он также высоко ценил интеллектуалов. Йосеф Хаим Бреннер жил в лагере Gedud Haʻavoda в Мигдале, и им глубоко восхищались, хотя большинство его товарищей, которых он учил ивриту, не были способны прочитать его рассказы. Ури Цви Гринберг, иммигрировавший в Палестину в 1924 году, был встречен с энтузиазмом, и в следующем году был опубликован его сборник стихов A Great Fear and the Moon («Великий страх и луна»). Две рабочие партии, Ahdut Haʻavoda и Hapoʻel Hatzaʻir, соревновались друг с другом в издании литературных журналов. Учитывая финансовые трудности, которые вызвало соперничество, это наглядно демонстрировало важность культурной жизни.

В 1920-е годы центр еврейской культуры переместился из России в Палестину. Ш. Й. Агнон, Ахад ха-Ам и прежде всего Хаим Нахман Бялик обосновались в Палестине и вновь приобрели известность и большое количество поклонников. В 1925 году Берл Кацнельсон начал издавать Davar[121], ежедневную газету Histadrut, и пригласил интеллигенцию ишува сотрудничать в ней. Другой пример, показывающий, что интеллигенции придавалось большое значение, – это особые отношения между рабочим движением и Еврейским университетом. Многие члены Brit Shalom (см. главу 3) были преподавателями университета. По мере усиления борьбы между арабами и евреями его положение как мирного союза становилось все более маргинальным. Контраст между двумя позициями – лекторов Brit Shalom и студентов – был особенно острым. Тем не менее диалог между Brit Shalom и руководством рабочего движения продолжался на протяжении всего периода существования ишува. Первые считались достойными собеседниками, которых нельзя исключать из сионистского движения, даже когда их мнение противоречило позиции руководства Еврейского агентства.

Невозможно переоценить значение деятелей культуры в формировании общества ишува. Бреннер и Гордон стали провозвестниками рабочего движения; молодежные движения использовали их произведения для просвещения своих членов. Бялику, национальному поэту, дозволялось критиковать любое событие, происходившее в еврейском мире и в ишуве. Такие писатели и поэты, как Ури Цви Гринберг, Авраам Шлёнский, Элиэзер Штейнман, Александр Пэнн, а после них Натан Альтерман, Йонатан Ратош, С. Изхар, а также писатели и поэты поколения 1948 года получили особый статус в ишуве, сродни положению интеллигенции в русском или французском обществе. В среде правых ревизионистов Ури Цви Гринберг носил мантию поэта-пророка, предвидящего будущее. В 1940-х годах «Седьмая колонка» Альтермана, выражавшая дух ишува и его устремления, считалась настоящим рупором своего времени. Альтерман, не колеблясь, говорил голосом гуманистической морали, критикуя действия и ошибки левых и правых, а своей яростной и сильной критикой британской политики он снискал себе настоящую славу в ишуве.

Рабочее движение сионистов превозносило того, кого называло «культурным рабочим», – рабочего, бывшего также потребителем культуры, – и прилагало все усилия, чтобы сократить разрыв между интеллектуалами и рабочими физического труда. Хотя эта миссия так и не была выполнена, намерение, стоящее за ней, опровергает утверждение об антиинтеллектуальных тенденциях внутри движения. В публичных библиотеках рабочих кружков был широкий круг читателей, читавших книги на иврите, комнаты досуга были заполнены читателями газет и журналов. Концерты филармонического оркестра у источника Харод, популяризация хоров и других музыкальных мероприятий в кибуцах демонстрировали стремление к красоте и культуре, которое сохранялось даже в условиях материальных трудностей. Публичность всех этих культурных мероприятий говорила об их важности в глазах руководства. Герцль полагал, что чрезмерное количество еврейской интеллигенции было одной из причин антисемитизма. Но даже если новый еврей в теории должен был избавиться от чрезмерной духовности, приписываемой еврейскому интеллектуалу (в отличие от рабочих, которые зарабатывали на жизнь физическим трудом), все же богатая духовная жизнь, развивавшаяся в маленьком ишуве и превратившая его в центр еврейской культуры, свидетельствует о том, что в данном вопросе расхожие представления были далеки от реальности.

У образцового первопроходца с мотыгой и винтовкой было еще одно качество: он говорил на иврите. В учебных центрах в диаспоре приоритет при иммиграции отдавался тем, кто знал иврит. Эта политика демонстрировала огромное значение, придававшееся языку и культуре, проистекающей из него, для формирования нации, согласно европейской националистической традиции, в которой язык был основным символом существования нации. Иврит возобладал как в светских, так и в религиозных образовательных учреждениях Мизрахи в Палестине благодаря «войне языков», разразившейся к концу периода Второй алии. Только ультраортодоксы использовали идиш в качестве языка обучения. В мандатный период представители ишува ратовали за признание иврита в качестве официального языка наряду с арабским и английским, и в значительной степени им это удалось. Статус иврита был символически отражен в названии страны, которая стала известна как Палестина-Эрец-Исраэль – своего