История Израиля. От истоков сионистского движения до интифады начала XXI века - Анита Шапира

в его борьбе с нацистами. В рюкзаке каждого солдата Palmach был экземпляр книги Александра Бека «Панфиловцы»[117], где описывался героизм части Красной армии при защите Москвы[118]. Не было никакого сходства между ценностями, прививаемыми этой книгой, и ценностями Palmach (например, в повести дезертир был казнен на глазах у своей части – никто в Palmach не мог даже подумать о таком), но это не помешало психологическому отождествлению с ними. Образ партизана, бойца, не нуждающегося в звании или униформе, командира, обращающегося со своими людьми на равных, был чрезвычайно убедительным в формировании норм Palmach. Он соответствовал открытости и искренности в отношениях, в отличие от застегнутого на все пуговицы формализма регулярной армии, которая считалась выражением милитаризма.

Сионистский призыв к «поколению пустыни» отложить удовольствие ради будущих поколений может показаться сходным с советским менталитетом, который без колебаний пожертвовал двумя поколениями ради революции. Существенная разница, однако, заключалась в том, что общество в Палестине было основано на свободе выбора; любой, кто не хотел принимать директивы коллектива, был освобожден от них. В России такие люди оказывались в ссылке, в богом забытых местах. А в Палестине они переезжали жить в Тель-Авив.

В 1920-е годы Советский Союз представил проект, казавшийся альтернативой сионизму. Власти инициировали план сельскохозяйственной колонизации в Крыму для сотен тысяч евреев, обнищавших из-за разгрома среднего класса в России. Второй этап включал в себя план создания еврейской автономной области в Биробиджане на Дальнем Востоке[119]. Обе эти возможности пробудили воображение еврейских активистов во всем мире, поскольку они не только предлагали реальное решение для сотен тысяч евреев, но и говорили о советском признании еврейской нации. Британский писатель Израэл Зангвилл, один из первых сторонников Герцля, который стал территориалистом после разногласий по Уганде, но вернулся к сионизму после декларации Бальфура, восторгался широким размахом советских планов. Он утверждал, что Палестина такая же маленькая, как Уэльс, и не сможет удовлетворить потребности миллионов евреев. Joint вложил миллионы долларов в еврейские поселения в СССР, а Сионистская организация могла только с завистью смотреть на это. Энтузиазм, вызванный новым статусом евреев в СССР, привлек пионеров как из числа Gedud Haʻavoda, так и среди американских евреев-коммунистов. Счастливчикам в конце концов удалось выбраться живыми, но большинство из них погибло в Холокосте, во время сталинских чисток или из-за лишений в отдаленных местах ссылки. Поскольку местные жители выступали против расселения евреев, а сами евреи предпочитали перестраивать свою жизнь в больших городах России, эти проекты не принесли долговременных результатов. Но в 1920-е годы они, казалось, представляли идеологическую и практическую альтернативу сионизму.

Общество ишува принято описывать как общество, в котором преобладал дух коллективизма, требующий от людей отказа от своей индивидуальности ради достижения великих национальных целей. И действительно, в отличие от общепринятых норм сегодняшнего индивидуалистического западного общества сила коллектива была значительнее, чем сила индивидуума. Однако, как и любое обобщение, это слишком упрощенное утверждение. Хотя целью национального движения было спасти всех евреев, оно должно было представить видение личного искупления, чтобы побудить людей к действию. Таким образом, на протяжении всего периода существовало противоречие между индивидуальным стремлением к искуплению и требованием, чтобы каждый человек принимал указания коллектива.

Участники Второй алии были крайне индивидуалистичны. Они иммигрировали в Палестину поодиночке, без поддержки со стороны какой-либо организации, и сами по себе обосновались в стране. Сформулированные ими методы работы и идеология были самобытными и проистекали главным образом из их жизненного опыта в Палестине. В произведениях молодых людей, которые заново открыли для себя свою еврейскую идентичность, таких как поэтесса Рахель Блювштейн или писатель Цви Шац (соратник Трумпельдора), можно заметить сильный личностный акцент – в его или ее желаниях, страданиях и поисках души. Литература, переведенная на иврит участниками Второй алии, – это литература индивидуальности – например, поэзия Михаила Лермонтова, рассказы Герхарта Гауптмана, романы Федора Достоевского. Большое разнообразие культурных тенденций периода Второй алии говорит об открытости миру.

В 1920-е годы под влиянием большевистской революции коллективизм становился все более популярным. Среди участников Третьей алии, особенно в Gedud Haʻavoda, наблюдались коллективистские тенденции. Новоприбывшие иммигрировали в Палестину в составе групп, которые позже присоединились к централизованным организациям, подчеркивавшим приоритет общества над отдельным человеком. Члены Hashomer Hatzaʻir, иммигрировавшие в Палестину, были приверженцами учений Фрейда и Густава Ландауэра, ярых индивидуалистов, которые ставили во главу угла личное возрождение. Но будучи уже в Палестине, они примкнули к марксистскому движению, принявшему «идеологический коллективизм», – это означало, что после бурных идеологических дебатов обычно принималась позиция исторического руководства движения (Яаков Хазан и Меир Яари). Группы иммигрантов из Hechalutz и Betar, а также люди из рабочих молодежных движений Палестины в 1930-х годах культивировали преданность сообществу и подчинение индивидуальных желаний воле движения. Члены подполья и полувоенных формирований ишува признавали авторитет коллектива в виде нерушимого правила:

Мы все были призваны на всю жизнь.

Только смерть уволит нас из рядов.

Так выразился Авраам Штерн в сочиненном им гимне Lehi.

Таким образом, очевидно, что были идеалистические меньшинства, которые приняли то, что в то время было известно как «решение движения». Для движения, взявшего на себя задачу построения нации, существование таких меньшинств было жизненно важным. Вопрос в том, в какой степени эти нормы преобладали среди широкой публики и располагал ли коллектив властью, чтобы заставить людей подчиниться ему. Общественные интеллектуалы, пропагандисты и педагоги – все они превозносили принявших догматы коллектива, хотя и с оговорками. Например, темы «возвышения человека» и важность личности были центральными для молодежных движений Палестины. Литература, даже созданная поколением 1948 года, относилась к коллективизму неоднозначно. Главные герои рассказов о кибуце – Maʻagalot («Круги») Давида Малеца, Efraim hozer laʻaspeset («Эфраим возвращается к люцерне») С. Изхара и Haderasha («Проповедь») Хаима Хазаза – все были выдающимися индивидуалистами, восставшими против общепринятых норм[120]. Даже символический роман Моше Шамира Hu halakh basadot («Он ходил по полям»), который, как считается, выражает коллективистский дух, создает противоречие между стремлением Мики, главной героини, к личному счастью, и приверженностью коллективу главного героя, Ури.

Люди в то время осознавали напряженность между индивидуальным и коллективным. Они считали себя не подчиненными неизбежной власти, а скорее обладающими выбором. Интеллигенция, отождествляя себя с рабочим движением, поддерживала свои индивидуалистические идеалы и выражала их в своих произведениях. Удачным примером можно назвать Натана Альтермана, автора The Seventh Column («Седьмой колонки» – название, относящееся как к его еженедельной газетной колонке, так и к сборнику стихов, составленных из этой колонки) – политической поэзии в полном смысле этого