Иллюзия закона. Истории про то, как незнание своих прав делает нас уязвимыми - Тайный адвокат

не нужно бояться, что придется привыкать к боливийским мышам», в конечном счете не имела никакого отношения к вынесенному судом решению (56).

В других случаях для достижения того же эффекта преподносится информация, вырванная из контекста, а то и вовсе недостоверная. Среди недавних громких примеров можно выделить два:

1. «Международный суд не должен говорить нам… что мы должны… прекратить отправлять самых жестоких убийц в тюрьму до конца их жизни» (57).

Крис Грейлинг, будучи министром юстиции, был не одинок в своем гневе, когда в 2013 году было сказано, будто ЕСПЧ запретил нам сажать на пожизненный срок самых жестоких убийц. Только вот на самом деле суд ничего подобного не говорил. В иске Винтера (58) заявители – все отбывающие пожизненное заключение – утверждали, что приговор о пожизненном заключении без возможности досрочного освобождения приравнивается к бесчеловечному обращению, противоречащему третьей статье Конвенции. ЕСПЧ заявил, что приговор о пожизненном заключении соответствует третьей статье, если существует «перспектива освобождения и возможность пересмотра». Это объясняется тем, что, по мнению суда, основания для содержания под стражей (включая наказание, сдерживание, защиту общества и реабилитацию) могут – не обязательно, но могут – меняться со временем. Даже худшие из нас могут добиться «исключительного» прогресса в реабилитации. Цитируя английских судей в своем постановлении (59), суд заявил, что это вопрос «человеческого достоинства», что заключенные, отбывающие пожизненный срок, должны иметь шанс на пересмотр своего приговора.

Независимо от того, согласны ли вы по этому вопросу с ЕСПЧ, в Великобритании механизмы подобного пересмотра приговоров на самом деле существуют уже десятилетия.

ДО 2003 ГОДА ДЛЯ ВСЕХ ЗАКЛЮЧЕННЫХ, ОТБЫВАЮЩИХ ПОЖИЗНЕННЫЙ СРОК, ПРЕДУСМАТРИВАЛСЯ АВТОМАТИЧЕСКИЙ ПЕРЕСМОТР ИХ ПРИГОВОРА МИНИСТРОМ ВНУТРЕННИХ ДЕЛ ПО ИСТЕЧЕНИИ ДВАДЦАТИ ПЯТИ ЛЕТ, А ЗАТЕМ КАЖДЫЕ ПОСЛЕДУЮЩИЕ ПЯТЬ ЛЕТ.

В исключительных обстоятельствах министр внутренних дел мог распорядиться об освобождении из-под стражи. С 2003 года государственный секретарь (ныне министр юстиции), хотя и не пересматривает регулярно приговоры, имеет право распорядиться об освобождении пожизненно заключенного в исключительных обстоятельствах (обычно на основании «сострадания») (60).

В 2013 году, однако, ЕСПЧ заявил, что правила, которыми руководствовались министры, осуществлявшие эти полномочия (изложенные в так называемом «Руководстве по пожизненно заключенным»), были чрезмерно ограничительными и не имели «ясности». Именно поэтому он вынес решение против Великобритании. В нем никогда не говорилось, что мы не можем приговаривать убийц к пожизненному заключению. После того как в 2014 году наш Апелляционный суд разъяснил сферу применения «Руководства по пожизненно заключенным» (61), ЕСПЧ подтвердил в деле 2017 года, что система уголовного правосудия Англии и Уэльса по факту соответствует требованиям (62). С учетом доктрины свободы усмотрения, благодаря этому механизму Великобритания удовлетворительно справлялась со своими обязательствами по третьей статье Конвенции. Суды Англии и Уэльса по-прежнему могут выносить приговоры, подразумевающие пожизненное заключение. Самые плохие и жестокие преступники по-прежнему будут проводить остаток своей жизни в тюрьме. Все, что требовалось от системы, – это наличие потенциальной возможности пересмотра приговора при возникновении исключительных обстоятельств. Если такая возможность возникает (а это вопрос к нашему правительству), никто не требует немедленного освобождения заключенного. Окончательное решение всегда остается за Великобританией.

2. «Закон о правах человека… гарантирует каждому право на семейную жизнь, независимо от того, насколько ужасны его злодеяния или кому он причинил вред» (63).

Пожалуй, самым большим проклятьем бульварной прессы является восьмая статья – право на уважение частной и семейной жизни – и ее взаимодействие с иммиграционным законодательством. Мало что вызывает больший гнев, чем случаи, когда все попытки правительства депортировать нарушивших наши законы иностранцев оказываются безуспешными.

Именно поэтому Тереза Мэй, будучи министром внутренних дел, в 2013 году заявила парламенту, что «некоторые судьи […] решили игнорировать волю парламента и продолжают интерпретировать закон в пользу иностранных преступников, а не общества» (64). А чуть позже, в том же году, подписалась под статьей, опубликованной в газете Mail on Sunday, с заголовком: «Это моя работа – депортировать иностранцев, совершающих преступления, и я буду бороться с любым судьей, который встанет у меня на пути» (65).

Не поймите меня неправильно – я прекрасно понимаю озабоченность общества этой проблемой. В правовых системах по всему миру закреплено, что иностранный гражданин, совершивший тяжкое преступление, должен быть лишен привилегии оставаться в принявшей его стране, и я убежден, что многие люди согласятся с этим общим принципом. Тем не менее он будет неизбежно подвергаться ограничениям. Одно из таких ограничений вытекает из третьей статьи – запрет на пытки. Мы не депортируем людей, насколько бы нежелательным ни было их присутствие в нашей стране, если существует риск того, что на родине они могут подвергнуться пыткам, – точно так же, как мы не посылаем людей на смерть от рук иностранных палачей. Это сделало бы нас соучастниками, кровь была бы на наших руках, даже если бы топор, петля или шприц на самом деле находились в руках саудовского, иранского или американского исполнителя.

Восьмая статья в этом плане отличается. Она, как мы уже с вами видели, описывает ограниченное право. Она никоим образом не «лучше британского паспорта» (66), как это утверждает обозреватель газеты The Sun on Sunday Тони Парсонс (66). Тем не менее суды должны с ней считаться, когда будут решать, что важнее – общественный интерес в депортации преступника или его права человека.

Полный анализ работы законодательства в области иммиграции выходит за рамки этой книги, однако статистика показывает, что лишь меньшая часть апелляций иностранных граждан, которым грозит депортация – 14 процентов за тот год, когда миссис Мэй скакала по рингу и отвешивала колкости судьям, – действительно удается удовлетворить на основании восьмой статьи (67). Существует правовая презумпция, что любой иностранный гражданин, приговоренный к тюремному заключению на срок от двенадцати месяцев, подлежит депортации (68), и суды ясно дали понять – опять же, в том же году, когда миссис Мэй открыто бросила вызов, – что «только в исключительных случаях такие иностранные преступники смогут доказать, что их права, гарантируемые первой частью восьмой статьи, перевешивают общественный интерес в их депортации…». Весы сильно склоняются в пользу депортации, и необходимы чрезвычайно убедительные доводы (даже «исключительные»), чтобы права иностранного преступника оказались важнее интересов общества в его изгнании из страны (69).

Между тем иногда – в том меньшинстве дел, которые каким-то чудом перекочевывают из Министерства внутренних дел на стол редактора, – суды действительно принимают решение, что, даже если человек совершил серьезное уголовное преступление, депортация будет представлять собой настолько серьезное вмешательство в его семейную жизнь, будет иметь настолько далекоидущие и серьезные последствия, что баланс склоняется в пользу разрешения ему остаться.

Недопонимание