Мыслить как Толстой и Витгенштейн. Искусство, эмоции и выражение - Генри Пикфорд

Таким образом, если моральное суждение рассматривает нравственные факты и положения дел, то это своего рода убеждение, и потому оно будет мотивационно инертным. Если моральное суждение демонстрирует мотивационный интернализм, то это, по-видимому, своего рода желание, и потому оно теряет какие-либо претензии на оценочную объективность. Эта дилемма между когнитивизмом и некогнитивизмом существует в метаэтике, и она параллельна дилемме между когнитивистской и некогнитивистской (или органической) теориями эмоций. Смит приходит в отчаяние от того, что «для того, чтобы разобраться в моральном суждении, требуется, чтобы вселенная предоставила нам факт странного рода – факт, признание которого в обязательном порядке влияет на наши желания», ибо наличие такого рода факта сняло бы дилемму между когнитивизмом и не-когнитивизмом в метаэтике, как сняло бы и аналогичную дилемму в теориях эмоций[238].

Но мы уже видели, что концепция эмоций как неразрывного единства когнитивных, конативных и аффективных измерений в результате дает именно тот самый факт странного рода, который ищет Смит, и, если мы определим конкретно нравственные эмоции как эмоциональные реакции на нравственно значимые ситуации, мы сумеем разрешить метаэтическую дилемму («моральную проблему»), потому что эмоции включают в себя когнитивное суждение, или оценку, или истолкование, требуемые «объективностью морального суждения», и конативное измерение – скажем, готовность к действию как своего рода мотивационный интернализм, – требуемое «практичностью нравственного суждения». Эмоциональная отзывчивость на ценностные особенности ситуации, поступка или характера человека – это одновременно и когнитивный способ восприятия характеристик окружающего мира, и конативный способ переживать за них и получить от них мотивацию. По удачному выражениию Л. Загжебски, «ценить – значит не просто понимать, но чувствовать силу того, что ценится» [Zagzebski 2003: 107]. Поскольку оценка нравственно значимой ситуации служит выражением нравственной эмоции, а эмоции внутренне мотивируют, нравственно-эмоциональная отзывчивость является одновременно когнитивным состоянием и конативным, внутренне мотивирующим состоянием[239].

То есть согласно этой теории нравственная эмоция – это «целостное психическое состояние, одновременно когнитивное и аффективное, где когнитивный и аффективный аспекты нераздельны… когда я считаю нечто грубостью, я чувствую обиду на оскорбительные свойства ситуации, и эти свойства невозможно полностью описать в отрыве от их характеристики как интенциональных объектов [а не просто поводов] чувства обиды» [Zagzebski 2003:109,113]. Поскольку мое чувство обиды направлено на обидные для меня свойства, оно несет интенциональное отношение к этим свойствам как к своему интенциональному объекту; в свою очередь, это интенциональное отношение влечет за собой условие правильности, возможность ошибки и логическое пространство для приведения доводов, оправдывающих мое чувство. И поскольку мое чувство обиды является также аффективным состоянием, оно внутренне мотивирует, то есть порождает тенденции готовности к действию. С этой точки зрения эмоции – это состояния, которые аффективно воспринимают свои интенциональные объекты как подпадающие под категорию «плотных понятий», неразрывно включающих в себя описательные и оценочные аспекты[240]. Свой взгляд на эмоции как на «разновидность ценностного восприятия, которое дается нам в характерных ощущениях» Загжебски обобщает следующим образом:

Поскольку мое [моральное] суждение выражает эмоцию, оно выражает внутренне мотивирующее состояние. И поскольку суждение также утверждает, что некий человек, объект или положение дел подпадает под категорию плотных понятий [например, «грубый» или «вызывающий жалость»], которые могут быть применены к интенциональному объекту этой эмоции, оно пропозиционально по форме, относится к интенциональному объекту эмоции, и я нахожусь в когнитивном состоянии категоризации интенционального объекта как плотного понятия. Если объект действительно подпадает под эту категорию понятий, то суждение истинно; если нет, то оно ложно. Следовательно, суждения типа «это грубо» или «она достойна жалости» являются одновременно когнитивными и внутренне мотивирующими в тех случаях, когда эти суждения оказываются выражением эмоций [Zagzebski 2003: 115, 116–117][241].

Поскольку эмоции – целостные психологические состояния, по сути своей содержащие в себе когнитивные, конативные и аффективные аспекты, ситуацию невозможно увидеть как оскорбительную, не пребывая в эмоциональном состоянии обиды, и человек выражает эту эмоцию, выдвигая пропозицию вроде «это оскорбительно».

2. Эта концепция морального эмоционального реагирования как метафорической формы восприятия ценности восходит к аристотелевской характеристике человека «рассудительного» (наделенного практической мудростью и добродетелью) как способного воспринимать непосредственно – неинференциально и не обращаясь к готовым правилам или принципам, а с помощью «ока души» – то, как нужно поступать в конкретной ситуации[242], и именно это описание лучше всего соответствует толстовскому эпистемологическому критерию непосредственного, неинференциального понимания. Здесь тоже построение дилеммы, на сей раз между моральной объективностью и моральной субъективностью, может диалектически раскрыть достоинства предпочтительного объяснения – теории чувствительности, которая основывается на четком понимании аналогии между нравственно-эмоциональной реакцией и восприятием локковских вторичных качеств, таких как цвета[243]. С одной стороны, нравственные реакции на ситуации не следует воспринимать в русле восприятия первичных качеств (физических свойств, таких как форма). Аналогия с первичными качествами легко объяснила бы моральную объективность в терминах непререкаемого реализма в отношении ценностей, поскольку с этой точки зрения ценность, как и форма предмета, не зависит от нашего восприятия. Но этот реалистический взгляд превращает восприятие ценности в загадочное шестое чувство этического интуиционизма, так что «модель первичного качества превращает эпистемологию ценности в обычную мистификацию» [McDowell 1998: 132][244].

С другой стороны, цвета – это не просто проекции наших субъективных состояний, как галлюцинации, что было бы антиреалистичным воззрением на цвет и по аналогии – на ценность. На самом деле, согласно Локку, цвета реальны, но по существу относительны, так как они обладают способностью вызывать в нас ощущения. Точно так же, по аналогии, наши эмоциональные реакции не являются целиком внутренними и субъективными: они достоверно вызываются ситуациями, с которыми мы сталкиваемся. Таким образом, наши эмоциональные реакции, так же как и реакции на цвета, – это не просто ошибочные проекции наших внутренних чувств на окружающий мир[245]. Скорее, аналогия ценности с вторичным качеством, которую проводит теория чувствительности, призвана повлечь за собой вывод о внутреннем реализме: факты, касающиеся ценностей, существуют, но определяются сознанием[246]. То есть теория чувствительности эксплицирует аналогию с восприятием цвета следующим образом. Иметь зеленый цвет для объекта означает иметь предрасположенность к тому, чтобы при подходящих условиях представляться зрению обычного человека внешне зеленым. Однако зеленый цвет объекта не сводится к микрофизическим свойствам, которые вызывают такой внешний вид, – напротив, согласно этой теории цвет по сути своей определяется внешним видом. Предрасположенность или способность вызывать у человека цветовые реакции, с одной стороны, есть факт внешнего мира, но, с другой стороны, конституируется и конкретизируется субъективными состояниями, которые она вызывает у человека. Поэтому цвета считаются качествами, «определяющимися реакцией»