В ста километрах от Кабула - Валерий Дмитриевич Поволяев

душистая шурпа. Но не было дома, не было костерного тепла – был Афганистан. Его отвлек Спирин.

– Спроси у старика, он один живет в кишлаке или у него есть еще кто? – Голос у Спирина был ласковым, каким-то уютным, ну будто бы он с родным до сердечного щемления дедушкой общался, а не с хмурым молчаливым бабаем, похожим на душмана, которого он и причислял к душманам.

– К чему это тебе? Лишняя информация только мозги впустую загружает, спать плохо будешь.

– Интересно.

– И спрашивать нечего. Один он. Сына зарезали в Джелалабаде гульбединовцы, жена умерла. – Фатахов, жалея старика, вздохнул. – Жизнь у бабая прожита, осталось чуть.

– Чужая жизнь – не своя, чужую жизнь всегда прожить проще.

– Верное замечание. Сам додумался или где вычитал?

– Считай, Мирза, что сам. – Спирин назвал Фатахова по имени, и тот удивленно взглянул на него, будто увидел чистую, хорошо отмытую звезду: общение по имени всегда лучше общения по фамилии. Голос Спирина еще более потеплел – что-то с ним происходило: всегда жесткий, настороженный, неуступчивый, Спирин вдруг отмяк, душевное движение это не осталось незамеченным – он протянул Фатахову руку, Фетахов протянул ему свою. – Скажи, Мирза, ты умеешь держать язык за зубами?

– Умею. – Фатахов не обиделся на вопрос.

– Не проболтаешься?

– Я же сказал тебе, Юра, что умею держать язык за зубами, дважды можешь не спрашивать.

– Спроси у старика, нет ли у него такого вот металла? – Спирин покопался в кармане бронежилета, пришитом через край сверху, где обычно прячут разную мелочь, вытащил оттуда бумажный пакетик, развернул – на промасленной, коричневато-прозрачной бумаге лежала золотая коронка.

– Коронка? Чья это у тебя? – стараясь понять, откуда у Спирина зубопротезная поделка, спросил переводчик, помял пальцами всю: что-то он плохо соображал, в голове у него шарики за ролики зашли, а может, просто не выдержали жары и вспухли мозги?

– Моя собственная, – пояснил Спирин. – С зуба соскочила.

– Такой молодой и уже коронки? Что, свои зубы сточились?

– Я молод на вид, но трухляв на здоровье.

Фатахов не стал делать обходных маневров, напрямую спросил у старика, есть ли у того золото? Лицо старика дрогнуло, в неподвижных глазах затеплилась жизнь, он взял в руки коронку.

– Металл, к которому настоящий мужчина относится с презрением, – сказал он.

– Вовсе не обязательно, – возразил Спирин, красивое лицо его обузилось, утяжелилось книзу, словно он собирался выйти на помост и потягаться с кем-нибудь силами, как это было в Древней Греции. – И вообще это не его забота – мужское дело или не мужское. Ответ должен быть кратким: да или нет.

– Да, – неожиданно медленно произнес старик.

– Скажи ему, что он может иметь много денег. Такого барахла, что он несет в котомке, – Спирин похлопал по сморщенному ветхому мешку, в котором лежали десантные ботинки, – купит себе целый железнодорожный вагон.

– Старик не знает, что такое железнодорожный вагон, он ни разу не видел вагонов, в Афганистане никогда не было железных дорог.

– Тогда переведи: не вагон, а три машины таких ботинок – три грузовых машины «Бретфорд».

Засмеявшись хрипло, в себя, старик отрицательно покачал головой:

– Мне не нужно три машины ботинок, с меня достаточно этих вот, – хлопнул по боку котомки, – с этим в землю уйду, с этим и к Аллаху явлюсь.

– Ну, я говорю иносказательно, чтобы дед понял, сколько он может заиметь денег, а там он может не ботинки купить себе – пусть купит себе корову. Стадо коров, это его личное дело.

Старик снова засмеялся – что-то веселило его, от веселья даже лицо дрогнуло, сверху вниз пробежала солнечная тень, кожа на щеках высветлилась, потом он оборвал смех и, засунув пальцы под чалму, вытер лоб. Вытащил пальцы – пальцы были сухими, старик не потел в эту страшную жару, он валял дурака, и Спирин, поняв это, с хрустом сцепил пальцы.

– Эх, сорбоз, сорбоз, – с укоризной проговорил старик, лицо его вновь изменилось, стало печальным, горьким, под глазами выступили глубокие морщины, взор погас, подернулся мутной мертвой пленкой, словно старик этот и не жил уже. – Ты знаешь, зачем я приходил к командиру?

– Не знаю. Ты же не сообщил.

– Я хотел сказать командиру, что в следующий раз могу не прийти. Меня убьют.

– Откуда такие предположения?

– Так, – старик сделал неопределенное движение, потом приподнял одно плечо. – Чувствую, – губы у него дрогнули.

– А как же с этим самым? – Спирину было чихать на предчувствия старика, он подкинул в ладони золотую коронку, металл на лету изловил лучик солнца, блеснул дорого, ослепляюще-ярко, с этим лучиком коронка и приземлилась, яркий отсвет словно бы прилепился к золотому тельцу. – С презренным металлом?

– Пошли сейчас в кишлак, сорбоз.

– Пошли, – быстро согласился Спирин.

– Ты что? – Фатахов, словно мальчишка, глянул на Спирина широко открытыми недоуменными и одновременно обиженными глазами. – Ты же слышал, что сказал сержант.

– Да плевал я на сержанта, – не сдержался Спирин, красивое лицо его отвердело, – плевал с высоты самого большого дерева, которое найдется в Афганистане. У меня служба с делом не должна расходиться – пусть все совмещается. Знаешь, кем я был до армии?

– Нет.

– Ювелиром. Золотых дел мастером. С этим металлом у нас ныне туго, – Спирин вновь подкинул коронку и вновь та ловко изловила слепящий солнечный лучик, – валютный фонд государства. В год отпускают по крупинке, а жить-то бедному ювелиру надо.

– Смелый, однако, – насмешливо протянул старик, – настоящий сорбоз. Но в кишлак тебе, сорбоз, сейчас нельзя, – старик не стал пояснять почему нельзя.

– Отчего же? – Спирину казалось, что он уже ухватил бога за бороду, осталось только щелкнуть ножницами и отсечь несколько кудрявых куделек, он уже зачикал ножницами, но упрямый старик оказался этим самым… не хочется оскорблять его плохим словом, в глазах у Спирина, в самих зрачках вскипело жидкое железо.

– Я сам принесу металл на заставу, – старик прощально поднял руку, подкинул мешок на худом костистом плече, – сам!

– Только тс-с-с, – Спирин приложил к губам палец, – кроме нас, чтоб больше никто не знал.

– Понимаю, мужское дело есть мужское дело, – произнес старик глухим мертвым голосом, – оно должно храниться в тайне.

– А если не придешь?

– Значит, меня нет на свете – убили, – просто произнес старик.

– Убили – не убили – это баба надвое сказала. Насчет драгметалла я хочу поконкретнее.

– Золото не у меня находится, у другого человека. Все, – старик повернулся и, вновь тряхнув котомкой, которую никак не мог устроить удобнее на спине, двинулся к задымленным дувалам кишлака.

– Надо же, – похмыкал Спирин, приходя в себя, – он даже спрашивать не стал, откуда у маня столько денег, чтобы можно было купить железнодорожный вагон обуви.

Это и Фатахов не стал спрашивать – не его ума дело, не его – Спирина.

Ночью в кишлаке взвился бледный, будто бы выплюнутый землей огонь, раздался басовитый шум, и под заставой, в камнях с сухим бумажным треском разорвалась мина. За первой миной, почти впритык, наложившись взрывом на взрыв,