В ста километрах от Кабула - Валерий Дмитриевич Поволяев

В овраге солдаты установили несколько датчиков – крохотных электронных жучков, посылавших на заставу сигналы – пройдет по дну, прикрываясь высоким крутым краем, человек, датчик, будто живой организм, прошепчет «р-раз» и пошлет на заставу сигнал: один, мол, прошел, пройдут двое, датчик сообщит – двое прошли. Днем по оврагу люди не ходили – мирным декханам там нечего было делать, басмачи днем отлеживались, отдыхали после ночных трудов – ходили они только когда вязкая гордая темнота наползала на землю. Тогда, под звездами, и оживали датчики.

Случалось, за ночь проходило семьдесят-восемьдесят человек. Задерживать их было нельзя – такую задачу перед солдатами никто не ставил, минировать овраг тоже было нельзя: хоть и не появлялись там мирные декхане, но чем черт не шутит – поругается козлорогий с Аллахом и угонит у какого-нибудь простака пару овец, направит их в овраг, на мины, так простак крестьянин там свои ноги и оставит.

Хорошо, если под камнями будут заложены наши мины, отечественные, они через пару недель самоликвидируются, а если мины попадут, допустим, душманские – эти ведь будут стоять до нового всемирного потопа, пока не взорвутся под чьей-нибудь ногой.

К чему все это я рассказываю? Войны вроде бы нет – перемирие, а она есть. Была и есть.

Днем на заставу пришел старик, сутулый, с редкой седой бородой, выгоревший, блеклый, такой сутулый, что казалось – на спине у него бугрится горб, с белыми, порченными жгучим солнцем глазами.

В мешке старик принес виноград – подкормить ребят. Жил он внизу, под заставой, в кишлаке, у мелкого песчаного ручья, который тихо сочился из-под рыжего камня, пытался дотянуться своими слабыми струями до оврага, но силенок у ручья не хватало, и он исчезал на глазах, впитывался в землю, оставляя после себя небольшие влажные пятна.

Как ни был слаб ручей, а старика водой он обеспечивал – в доме у деда, обнесенном разваливающимся серым дувалом с решетками для вяления кишмиша, всегда была холодная вода – три-четыре кувшина, наполненные по горло.

Старик выращивал сорго – зерно, похожее на просо, толок его в каменной ступе, готовил себе лепешки, ребята попробовали лепешки – не понравилось, лепешки были невкусными, угостили старика своим хлебом, испеченным в полевой пекарне – солдатский хлеб был пышнее, белее, вкуснее, духовитее, старик быстро справился с куском – и, одобряюще щуря глаза, покивал ребятам; еще он выращивал виноград – крупный, прозрачно-зеленый, с черными просинами зерен, который у нас принято называть винным, и длинный, дымчато-желтый, похожий на «дамские пальчики», очень сладкий – десертный.

В этот раз он принес на заставу килограмма три «винного» и килограмма три «дамских пальчиков», сел на камень, положил мешок перед собой, раскрыл его, будто собирался продавать, махнул рукой – подходи, кто хочет, сам обессиленно откинулся на спину, открыл рот – дедку не хватало воздуха: дорога на заставу крутая, все время вверх, в небо, тут и молодые задыхаются, отдыхают после подъема вот так же, с языком на плече, не то что старики.

Сержант Есенков присел перед стариком на корточки, тронул его руку, старик не раскрывая глаз, отрицательно покачал годовой: не прикасайся! Есенков, обернувшись, увидел своего земляка Володю Линева, крикнул ему:

– Пошуруй в аптечке, там валидол должен быть, – хотя сам Есенков, честно говоря, не знал, есть валидол в аптечке или нет, быть может, даже и не было его, ребята на заставе молодые, начиная с кока Бадина, кончая командиром лейтенантом Николаевым, все здоровые битюги, а битюгам валидол не требуется; сморщился Есенков озабоченно – он переживал за старика, вновь тронул дедка за руку: – Что, совсем худо?

Нет, не понимал старик русского языка, он знал только два слова: «здравствуйте» и «спасибо», и все, Есенков, который нечасто общался с афганцами, маху дал, забыв, что к чему, лицо его со светлыми усиками вновь сморщилось, и он выкрикнул:

– Переводчик! Фатахов!

В каждом самостоятельном подразделении в Афганистане обязательно имеется переводчик. Переводчики есть везде – пусть даже если это колпак – пулеметное гнездо, сложенное из камней на вершине холма, с двумя людьми, – при двух пулеметчиках все равно должен быть толмач – солдат срочной службы, мобилизованный в Средней Азии, – лучше всего, из Таджикистана, – потому что в афганских кишлаках живет много таджиков.

Прежде чем появился Фатахов, около сержанта возник, бесшумно скользя кедами по камням, Линев, разжал ладонь – в ладони лежала белая таблетка: имелись-таки «сердечные пилюли» в аптечке заставы. Вообще-то аптечка – это по части «пинцета» – санитара заставы Крыгина, но Крыгина увезли в Кабул, получать медаль за Кандагарскую операцию – специально «бэтеэр» прислали за «пинцетом»; Крыгин был горд этим обстоятельством, быстренько подшил свежий воротничок, сменил тельняшку и вприпрыжку спустился к бронетранспортеру, а будь он на заставе, мгновенно сообразил бы, чем и как оживить старика.

– На! Это самое… под язык положи, – Есенков протянул старику таблетку, – полегчает! – но старик не понимал сержанта, и тогда Есенков, высунув язык, показал, как и куда надо заложить белую пилюлю, несколько раз почмокал, демонстрируя – таблетку – валидол, дескать, надо сосать, нужно вытягивать из него оживляющее вещество, потом погладил ладонью сердце, успокаивающе улыбнулся.

Старик открыл блеклые непонимающие глаза, что-то проговорил, Есенков внимательно выслушал его и развел руки в стороны, взгляд сержанта сделался обиженным: он не понимал старика, старик не понимал его, это вот подвешенность, разговор на языках несовместимых, не похожих друг на друга даже отдаленно, делали его беспомощным, а беспомощность всегда ранит человека.

– Ну что же ты, дедуля, – укоризненно покачал Есенков головой, – это так просто, таблетку вот сюда, под язык, – он вновь открыл свой рот, молодой и зубастый, старик с неожиданным интересом посмотрел ему в рот – и перекатывай ее из стороны в сторону.

В это время подоспел Фатахов, все объяснил старику, тот наклонил голову и сунул белый кругляш под язык, причмокнул громко, совсем как Есенков.

– Чай можно пить, – глухо произнес дедок, – таблетка сладкая.

– Сладкая, – согласился переводчик, – да только чай пить не надо. Лекарство тогда не поможет.

– А если чай отдельно, таблетку отдельно?

– Тогда поможет.

– Разбирай виноград, мужики! – скомандовал Есенков. – Не то его Спирин в одиночку прикончит. Спирин, прекрати расправляться с коллективным имуществом!

Рядовой Спирин вытащил из мешка огромную, на полкилограмма, отборную гроздь «дамских пальчиков», лениво глянул на сержанта.

– Коллективное имущество – это ничейное имущество. Что есть оно, что нет – один черт.

У Спирина было лицо древнего эллина. Никто не знает, куда подевались эллины – благородная порода древних греков, на их месте поселились нынешние греки, никакого отношения к эллинам не имеющие. Эллины были златокудры, голубоглазы, стройны – боги, а не люди. А боги – на должность богов