Добро пожаловать в реальный мир - Кэрол Мэттьюс

В этой постановке использовался современный антураж, в котором тема «Травиаты» – падшей женщины – символизировала на злобу дня всеобщую одержимость славой. И Эван не мог не отметить иронию ситуации: перед ним стояла женщина, певица, провозглашенная кумиром века, знаменитость среди знаменитостей, которая играла другую женщину, Виолетту Валери, отказавшуюся от гедонического образа жизни ради истинной любви. «А настоящая Лана, интересно, способна была бы на такую жертву?» – задавался вопросом Эван. Да уж едва ли. Она любила украшать собою обложки журналов и получала явное удовольствие, встречая свои фото в колонках со сплетнями; с папарацци, преследующими каждый ее шаг, она заигрывала столь же часто, сколь и кричала о своем к ним отвращении. Некогда ее фото побывало на передней обложке американской версии Vogue, а изображения Ланы, где она представала с головы до пят затянутой в черную кожу, изображая напарницу гангстера, висели на рекламных щитах по всему Нью-Йорку, «раскручивая» предстоящие ее гастроли в этом городе. Никому и в голову никогда бы не пришло связывать Лану Розину со стыдливой Виолеттой Валери!

Что с нею будет, спрашивал себя Эван, когда она состарится, а публика, в свою очередь, пресытится ею – что, в сущности, неизбежно, – найдя ей более молодую и свежую замену? Это неминуемо должно случиться – вопрос только во времени. А у Ланы нет ни малейшего иммунитета к изменчивости славы – как, впрочем, нет и у него. Ее альбом наиболее популярных оперных арий несколько лет лидировал в чарте классики и считался самым быстро продаваемым диском со времен феноменального успеха пластинок Марии Каллас. Но чего бы ни удалось Лане достичь, ей этого казалось недостаточно. Ее остро задевали нападки критиков, говоривших, что она разменяла свой талант на «кожаные брючки и лучшую десятку». Его партнерша по сцене так и не научилась нормально переносить отдельные выпады в ее адрес – хотя это, в сущности, тяжело воспринималось всеми их собратьями по ремеслу. Эвану уже сейчас было ясно, что на Лану надвигается серьезнейшая опасность: когда ее необычайной красоты голос начнет меркнуть, она станет попросту ничем. Хотя, как бы то ни было, им обоим посчастливилось удивительно долго удерживаться на самом пике однажды выбранной для восхождения горы.

А как сам-то он относится к своей так называемой звездности? Достигнув такого успеха, о котором не смел и мечтать, – готов ли он по-прежнему отдавать частицу себя всякому человеку из толпы? Долго ли еще захочется ему всецело принадлежать той публике, которая, собственно, его и сделала тем, кто он есть? И откуда в жизни обычных людей возникает такая всепоглощающая пустота, которую им требуется поскорее заполнить пошлыми слухами о жизни знаменитостей?

В нынешние времена довольно легко снискать себе славу, либо облачаясь в слишком откровенные наряды, либо взяв в любовники какого-нибудь женатого футболиста, либо же выступив на одном из этих омерзительных субботних талант-шоу, на которых сейчас все будто помешались. Эван уже горько сожалел, что позволил Руперту уболтать себя прийти на «Минуту славы». Мысль об этом страшила его, пожалуй, не меньше, нежели перспектива сегодняшнего выступления с Ланой.

– Знаешь, я все так же люблю тебя, – задушевно мурлыкнула она.

Возникла неловкая пауза, поскольку Эван совершенно не представлял, что ей ответить.

– Мог бы сказать, что тоже меня любишь, – подсказала Лана.

Сегодня он играл Альфреда Жермона – воздыхателя Виолетты, страдающего от безнадежной любви. Поклонника, упорно добивающегося своей возлюбленной – той женщины, что желанна очень многим мужчинам; той женщины, что, несмотря на все его старания, до конца остается для него недоступной. Текст оперы исключительно насыщен эмоционально, развязка трагична.

– Я сегодня тебе это сотни раз еще скажу, – обещает он Лане.

«Какая досада, что горло у нашей дивы не проболело чуть подольше», – подумалось ему. Он бы, конечно же, предпочел петь слова любви кому-нибудь другому, а не Лане.

Я влетаю через автоматически открывающиеся двери в больницу и бегу всю дорогу до детского отделения. После десятка дежурных вопросов охраны меня наконец пропускают внутрь. Сейчас пройти в детское отделение – все равно что пробраться в Форт Нокс, и, мне кажется, это наглядно показывает, в сколь печальные времена мы живем. Наверно, если бы я умудрилась сделать это в духе Джеймса Бонда и спуститься на веревке по зданию больницы – попасть туда оказалось бы куда как проще. Я вконец запыхалась, преодолевая этот запутанный лабиринт коридоров.

Звонок от Джо раздался, когда мы с Карлом еще решали, будет ли уместно в свете новых фактов отпраздновать мой успех. Мой друг пытался рассуждать об этом философски, но для меня, говоря откровенно, присутствие в судействе Эвана Дейвида не снилось и в самых страшных снах, – и что бы там Карл ни говорил, ничто не могло убедить меня в обратном. Но едва позвонил Джо и срывающимся голосом сказал, что Нейтана снова упекли в больницу, все мысли о славе, богатстве и о чем бы то ни было еще мигом выветрились из головы. Карл заплатил таксисту, чтобы меня отвезли туда вдвое быстрее обычного, после чего уже в который раз отправился к Господину Кену сообщить, что я малость припозднюсь. Надо думать, Кен тайно по мне сохнет, иначе уже давно бы вышиб меня с работы.

У Нейтана регулярно случается подобный приступ астмы. Когда он был поменьше, такое происходило раз-два, иногда даже три раза в месяц, и, наверно, нам пора было бы к этому привыкнуть. Но астма – болезнь очень коварная, поскольку с ней легко впасть в ложное ощущение, будто ты надежно от нее защищен. И когда уже думаешь, что более-менее все держишь под контролем, она имеет привычку вдруг взять да и кольнуть исподтишка. Нейтан у нас уже давно не попадал в больницу, поэтому новость прозвучала как гром среди ясного неба. Все в нашей семье пытаются игнорировать тот факт, что на сегодня астма по-прежнему остается самым ненасытным детоубийцей в Соединенном Королевстве. А мой племяш порой просто не говорит нам, что чувствует себя хуже, поскольку терпеть не может ложиться в больницу и не хочет разлучаться с друзьями. Как все ж таки жестоко, когда ребенок в столь нежном возрасте вынужден бороться с подобными заморочками! У меня за него частенько сердце кровью обливается.

Наконец вижу Джо с Нейтаном в самом конце отделения – койка мальчика оказалась рядом с Тигрой шестифутового роста. Голова Нейтана возвышается на горке подушек, к носу подсоединены кислородные трубки, на губах синева. Неутешительный знак. Из пальца у него как раз берут на анализ кровь, чтобы определить уровень гемоглобина, и над мальчиком колдует добродушная и толстозадая медсестра с Ямайки. Закончив брать пробы, она легонько пожимает Нейтану ручку со словами:

– Все у тебя славненько, мой сладкий.

Джо с видимым облегчением обмякает на стуле.

Чмокнув Нейтана в лоб, я спрашиваю сразу обоих:

– Так и что случилось-то?

Тяжело, с присвистом дыша, племяш силится что-то сказать, но тут же бросает свои попытки и просто лежит, измученно глядя на меня.

Я быстро целую в щеку брата, и он расстроенно мотает головой: