Добро пожаловать в реальный мир - Кэрол Мэттьюс

Затем Эван заметил сложенную записку, на которой неестественно размашистым почерком, который мог принадлежать лишь одному на свете человеку, было выведено его имя. Развернув, пробежал глазами послание.

«Чао, милый! – прочитал он вслух. – Было весьма занятно! Попозже позвоню. Лана».

Эван вздохнул. Ну что же. По крайней мере, внизу письма был запечатлен поцелуй. Реальная Лана Розина всегда претендовала на нечто гораздо большее, нежели ее сценический персонаж Виолетта. И Лана ни за что и никогда не откажется от своего нездорового образа жизни крупной знаменитости ради настоящего чувства. Так чего стоят все ее пламенные уверения в любви в пылу их ночной страсти! Вместо того чтобы увидеться с Эваном наутро, она усвистала задравши хвост. Как будто их совместная игра – что на сцене, что в жизни – бывает лишь на один вечер.

Мобильник его обнаружился на столе. Эван взял его в руки и позвонил Руперту.

– Привет, Руперт.

– Она что, не спустила с тебя шкуру?

– Не совсем, – вяло усмехнулся Эван. – Можешь прислать за мной машину?

– Прямо сейчас? Не вопрос! – В голосе агента явно сквозило облегчение. – Нам кучу всего надо обсудить. Давешняя премьера была просто всплеск гениальности! Ты был великолепен. Сногсшибателен! Сплошь блестящие рецензии!

– Хорошо, приятно слышать.

Интересно, а от Ланы он дождется когда столь же пылких отзывов?

– Также очень много пересудов насчет тебя и La Diva.

– Уже не так приятно. – Эван испустил глубокий вздох.

– Ладно, увидимся через пару минут. Можем обсудить, что нам с этим делать.

– Только я не сразу поеду к себе, – предупредил Эван. – Мне сперва надо кое с чем разобраться.

– А ты не хочешь посвятить своего агента, что собираешься делать?

– Нет.

Повисла пауза, после чего Руперт осторожно спросил:

– Ты не хочешь поведать своему лучшему другу, что намерен предпринять?

Эван беспокойно провел рукой по волосам. Ну как ему это объяснить? С чего начать? У него сейчас всколыхнулись такие чувства, которых он и себе-то не мог объяснить, а потому решил, что даже и не будет пытаться донести их до Руперта.

– То, что следовало бы сделать уже очень, очень давно, – уклончиво ответил он.

Блестящий черный лимузин Эвана Дейвида с трудом пробирался по тесным для него улочкам с крохотными типовыми домиками маленькой шахтерской деревушки Лланголет. Селение как будто разительно изменилось с тех пор, как Эван видел его в последний раз. Впрочем, впечатление могло быть и обманчиво.

Эван быстро прикинул в уме: он не приезжал сюда уже больше двадцати лет. И не то чтобы он не хотел здесь побывать – просто ему никак было не заставить себя предпринять эту поездку.

Нынешним утром солнце до обидного коротко блеснуло над Кардиффской бухтой, и теперь, когда Эван спустился в долину, над деревней и бегущей рядом речкой Тафф висел густой туман. Посыпалась нескончаемая морось, и Эвана охватила зябкая дрожь, несмотря на то, что обогреватель в машине вовсю обдувал салон. Фрэнк, его водитель, весь раскраснелся и, судя по его виду, изнывал от жары. Как только Эван согреется, то сразу велит тому убавить температуру.

Ухоженные «бээмвэшки» и «Мерседесы», так часто встречающиеся в Кардиффе, здесь, всего в часе езды от города, уступили место лохматым ржавым «Фордам» и «Воксхоллам». Блестящие стеклом и хромом здания сменились старенькими ветхими викторианскими домами с безупречно аккуратными тюлевыми занавесочками на окнах, но при этом с немилосердно облезающими рамами. Единственный здешний клуб оказался заколочен досками, лавка на углу закрыта, а на улицах было пустынно, если не считать нескольких шелудивых, недовольно порыкивающих псов. Склоны близлежащих холмов до сих пор были покрыты шрамами давно заброшенных рудников.

Здесь Эван родился. И здесь все было наполнено воспоминаниями, которые он силился от себя отогнать. Некогда являвшая собой тесную общину потомственных рудокопов и их семей, эта деревенька уютно расположилась в долине близ здешних копей и высящихся насыпей отвальных пород. Семья Эвана была как все шахтерские семьи. Его отец, Герайнт, с подростковых лет пошел зарабатывать себе на жизнь, надрывая спину в черном пыльном стволе шахты, чего, собственно, все вокруг от него и ожидали. Это был нелегкий, сопряженный с огромной опасностью труд – но таков был их привычный жизненный уклад. Как и его приятели-горняки, Герайнт день-деньской вкалывал на руднике и три раза в неделю, вечерами, пел в мужском шахтерском хоре. И хотя он, как все, каждый божий день давился на работе едкой угольной пылью, его могучий голос неизменно звучал чисто и проникновенно, заставляя утирать слезы женскую половину селения. Это, пожалуй, было единственное, что отличало Герайнта от прочих коллег. Его талант в округе весьма почитали, и Лланголетский мужской шахтерский хор был востребован на всех местных концертах. Встречаясь с отцом на улице, мужчины непременно снимали шапку, с благоговением говоря друг другу: «Герайнт Дейвид идет. У него голос!»

Мать Эвана, Меган, сидела дома, пекла, как казалось в детстве, восхитительные булочки и целыми днями занималась глажкой. Вечерами дом наполнялся ритмичным постукиванием ее спиц (мать вязала игрушки для детишек из бедных семей) под записи Энрико Карузо и тогдашней оперной звезды Марио Ланца – это было задолго до того, как начал блистать Паваротти. Благодаря этим пластинкам Эван впервые проникся богатым, глубоким и совершенно непривычным звучанием оперы. Как и отец, он полюбил эту музыку и впервые рискнул, подпевая старым скрипучим записям, опробовать собственный голос. Папа же научил его нутром ощущать ноты. Все вокруг говорили, что мальчику суждено стать «яблоком от яблони» – мол, чего удивительного, это же сын Герайнта Дейвида! Он был полной папиной копией – от самой макушки с копной темных густых волос и вплоть до отцовской способности превращать любой незамысловатый напев в поистине божественное пение. В их доме всегда царила радость. Эван и его сестра Гленис были единственными детьми, произведенными на свет счастливой четой…

– Останови-ка здесь, Фрэнк, – велел Эван водителю, когда лимузин проезжал мимо его старого родного дома на Томас-стрит.

Здесь уже давно жила другая семья. Входная дверь, окрашенная уже в иной цвет, отважно вспыхивала густым багрянцем на фоне бледно-серых стен. К фасаду крепилась спутниковая тарелка. Но во всем прочем за годы мало что изменилось. С тяжелым вздохом Эван откинулся назад на сиденье.

Гленис была его старшей сестрой. В отличие от многих девчонок, плаксивых трусишек и вредин, его сестра была настоящим сорванцом – крепким, здоровым и полным жизни. Этим именем, означающим «чистая и непорочная», ее нарекли в честь бабушки, маминой мамы. Будучи двумя годами старше Эвана, Гленис вечно нарывалась на неприятности, то лазая по деревьям, то падая в реку, то возвращаясь домой с чернущим от угольной пыли лицом после игр на терриконе, что было категорически запрещено. Отец постоянно вдалбливал детям, сколь опасно там ходить.