Ученик аптекаря - Александр Окунь

— Знаешь, малыш, каждый лист бумаги изначально приготовлен для текста, которому предназначено на него лечь. Дерево, чернила, типографская краска, мысли, чувства — все это существует, казалось бы, вне всякой связи друг с другом, но однажды из этого самого дерева сделают бумагу, неясные образы отольются в слова, и тогда буквы, из которых они состоят, лягут на этот самый лист. Другими словами, буквы, предназначенные для этой бумаги, изначально в ней таятся, и все, что остается человеку, это сделать их явными глазу.

Я вгляделся в лист, и мне почудилось, будто в его белоснежной глубине шевелятся буковки, которым предназначено стать словами и проявиться на гладкой поверхности бумаги текстом — данностью, в которой, после того как она явится на свет, уже ничего нельзя будет изменить.

Но ведь можно не тревожить буквы, и тогда они останутся там, в глубине… Я оторвал взгляд от книги и поднял глаза на Веронику:

— Здесь все, что я люблю. Аптекарь. Кавалеры. Море. Матушка. Моя жизнь.

— Того, что ты любишь, больше нет, — тихо сказала Вероника.

— А вещи? Аптекарь учил любить вещи. Дома. Улицы. Храм на горе. Дворец. Он говорил, что я должен отыскать Дворец.

— Дворец не здесь. — Чуть заметная улыбка появилась у нее на губах. — А потом, возможно, Аптекарь имел в виду не сам Дворец, а то, что ты там обнаружишь.

— А как же, — я с трудом выговорил это слово, — похороны?

— Похороны — пустая формальность. — Она замолчала, потом осторожно провела рукой по лежащей перед нами книге и подняла на меня глаза: — Твое время здесь истекло, малыш. А кавалеры, Аптекарь, твоя мать — они всегда будут с тобой, как все, кто тебя любил и любит. И кстати, твоя мать — она любила тебя. Очень. О любви никто не знает все до конца. Даже Аптекарь.

— А ты? — Я вдруг понял, что впервые сказал ей «ты».

— Я? — Она пожала плечами. — Мое время здесь не кончилось.

Вероника оперлась на стол, и я увидел рядом с ее рукой колоду карт Таро.

Она перехватила мой взгляд:

— Елена, Мария, Эли, Эжен, мы восстановим аптеку. И еще, — она улыбнулась, — здесь Художник.

Я закрыл книгу, завернул ее в материю и вложил в ящик.

— Подожди минутку.

Вероника вышла из комнаты. Громко тикали стоящие в углу напольные часы. Через несколько мгновений она вернулась, держа в руках рюкзак, поставила на стол и расстегнула.

Сперва на свет появились метательные ножи Поляка. Вслед за ними Вероника выложила на стол колоду «волшебных» карт Кукольника, набор отмычек Анри, палочку для проверки энергии вещей Эли.

— Кавалеры просили передать это тебе, когда придет время. Это, — Вероника указала на толстую пачку денег, — от Оскара. — Она усмехнулась. — Он сказал, что зеленые еще никому не оттягивали карман. Это, — в ее руке рубиновой молнией полыхнуло кольцо, — от Эжена. — А это, — она достала компас, — тебе оставил Беглец.

Последней она протянула мне папку из серого картона. Я развязал шнурки. С листа желтоватой плотной бумаги (он ее особенно любил) широко открытыми глазами смотрел человек. На вид ему было лет тридцать пять. Легкие тени обозначили складки у твердого рта. Человек смотрел спокойным взглядом, но брови его были чуть-чуть приподняты, будто бы он был готов чему-то удивиться, и в темных глазах, как рыбка в глубокой воде, поблескивала улыбка.

С любопытством и интересом смотрели мы друг на друга.

Он. Так вот, каким я был…

Я. Так вот, каким я буду…

Мы оба знали, что Художник не ошибается.

Я закрыл папку, потом вложил ее в ящик, а все остальные вещи — в рюкзак. Спрятал деньги, кольцо и компас во внутренний карман куртки. Мерно стучали часы. Несколько секунд мы молча стояли у двери, глядя друг другу в глаза, а потом ее лицо приблизилось к моему, и горячие губы коснулись моих.

— Удачи, малыш.

Я повернулся, открыл дверь и зажмурился.

Все, до самого горизонта, было покрыто слепящим глаза снегом. Он сверкал на крышах домов, легкой вуалью был наброшен на кроны деревьев, бескрайним покрывалом лежал на холмах. Осторожно нащупывая дорогу, я спустился вниз, к остановке. Ждать трамвая было бессмысленно, и я двинулся пешком по пустым улицам, оставляя за собой темную цепочку следов на белой глади тротуара, словно буквы на листе.

Снег, как я уже говорил, в наших краях выпадает редко, и, пока не стает, жизнь в городе останавливается. Только дети носятся по улицам, лепят снежных баб, играют в снежки. Но в эту рань на улицах никого не было. Стояла торжественная тишина, такая, какая бывает только после того, как выпадет первый снег. Я шел по залитым светом безлюдным улицам замершего города, и снег скрипел у меня под ногами.

Пройдя мимо университета, я повернул налево и, обогнув парк, вышел к улице Подсолнечников, свернул под арку пятиэтажного дома с обшарпанным фасадом, пересек двор и поднялся на последний этаж. Дверь, несмотря на холод, как всегда, была открыта. Стараясь не шуметь, я прошел по коридору и заглянул внутрь. Перед натюрмортом в мягком утреннем, льющемся из большого окна свете у выставленных дугой мольбертов темнели силуэты учеников. Яйца, лежащие на белой скатерти, словно парили в воздухе. Было так тихо, что слышались прикосновения кисти к холсту. Невзирая на снегопад Художник не отменил урок.

— …белое на белом. Белый взять неимоверно трудно. Это ведь не отсутствие цвета, а сумма всех цветов. Японцы это понимают. То, что мы называем черно-белой фотографией, они называют двухцветной. Не отсутствие цвета, а сумма всех цветов. Оттого хороший рисунок — это колористическое событие. Так-то, малыш…

Осторожно, чтобы не нарушить сосредоточенную тишину, я прокрался на кухню. В соломенной корзинке лежали лимоны. Я взял девять лимонов и выложил их кружком на стол. Потом, поколебавшись секунду, добавил еще один. Он поймет. Возьмет в руки десятый лимон. Покрутит.

— Ну что ж, малыш. Неплохо сделано. Стало быть, не зря все было. И молодец, что сдержался. Что бы ни произошло, урок не отменяют. И мешать ему нельзя тоже…

Но я это уже не услышу. А он не скажет. Но подумает.

Рюкзак немного оттягивал мне плечо. Я остановился, подтянул лямку. Теперь удобно. Интересно, какой он, Париж? Все-таки странно, город без моря… Впрочем, река там есть… Вряд ли я смогу рассказать ей все, что произошло за эти месяцы, да и нужно ли рассказывать?

Когда я дошел до городских ворот, на улицах начали появляться люди. Я оглянулся. Словно невеста, укутанная белоснежной фатой, лежал передо мной мой родной город.

Навстречу мне медленно шла старуха с бидоном в руке. Голова ее была плотно укутана платком, так что лица было не разглядеть.

— Бабушка…

Старуха остановилась.