Конец "Золотой лилии" - Валентин Пронин

Проклятый брюнет действительно был зловещим животным и впрямь смахивал на ведьмино сопровождение. Спутник консьержки презрительно не замечал низенького пекинеса, лишь иногда встряхивал неодобрительно ухом, если тот позволял себе подлаивать пронзительным азиатским голосом.

– На ихнем месте теперь живут новые жильцы. Уж такие хорошие, красивые мужчины! Все как есть – бизнесмены, иност ранцы, чтобы мне век воли не видать, – отвечала старушке с клюкой и пекинесом еще более заплывшая жирами за время лежания в больнице консьержка Тоня. Почему она употребила в конце своего высказывания лексику мест не столь отдаленных – осталось загадкой. Пока.

– Иностранцы? – уточнила старушка с клюкой. – Кавказской нации али узбеки?

– Да что ты, Анна Тихоновна, какое там! Мне наша председательница домового правления Гульнара Осиповна так прямо и выложила: они, говорит, есть прямые свиститы. Нет… трамсвиститы.

– И что же они теперь свистеть-то нарочно в Москву приехали?

– Экая ты темная гражданка, Анна Тихоновна. Они не свистят, а занимаются скупкой золота, серебра, старинных монет и всяких правительственных орденов. Я всё про них точно запомнила. У них скупочная лавка-то на колесах, на «тойоте», прямо гдей-то у Таганской площади. А свиститы они по нации.

– Господи, кого только нет – и еговисты, и адвентисты. И сатанисты. А теперь и свистисты какие-то…

– «Трам» не забудь, Кузьминична. Трамсвистисты.

Суммировав таким образом свое мнение о невнятном для них явлении трансвеститов, любознательные собеседницы вздохнули и, оглянувшись с осторожностью, опять сблизили морщинистые лбы.

– Слышь, Анна Тихоновна, а жильцы, которые сдавали квартиру на одном этаже со Слепаковыми, что говорят? – спросила консьержка Тоня.

– Про что они должны говорить-то?

– Да про съёмщиков. Куды они подевалися, не слыхать?

– Как же, мой племянник Егор спрашивал недавно, когда Прошку выгуливал. Что, значит, с вашими квартирантами? Канули, что ль, куда-то? Оказывается, они обои убились.

– Как убились?! Из огнестрельного? – ахнула Тоня и выпустила кота на зашарканный тротуар.

– Да нет. На своей личной машине… как ее…

– «Шевроле» у них была.

– Так вот они на этой самой «шевроле» с разгону в грузовик врезались. Вдрызг. Милиция подъехала, а двери не откроешь. Еле-еле достали. У них руки-ноги оторваны, а головы расколоты, как яйцо всмятку. Во какие дела, – закончила консьержкина собеседница. После чего она потащила пекинеса на поводке подальше от Тониного кота, который откровенно проявлял враждебные намерения в сторону курносого пса китайской породы.

– Беда, – бормотала Антонина Игнатьевна; она внезапно стала поразительно мрачной, и ее небольшие тусклые глаза словно заискрились изнутри угрюмой мыслью. – Пьяные, что ль, напились, уроды?.. Или обкурились? А у меня кое-что осталось… Как бы не погореть. Эх, бараны!..

В завывающем, как голодный волк, лифте консьержка поднялась на одиннадцатый этаж. Надавила кнопку звонка. Едва дождавшись хозяина, ввалилась через порог.

– А, – нелюбезно проскрипел из прихожей Хлупин. – Опять вас принесло, Антонина Игнатьевна. Чем меня на этот раз спровоцировать хотите?

– Широко пасть-то не разевай, – ответила на хлупинское приветствие Кулькова. – Слушай, что я тебе скажу. Давай одевайся под работягу: телогрейку доставай, кепару мятую, сапоги. Нагрузишь тележку газетами…

– Какими еще газетами?

– Какие ты развозишь по подъездам во всем районе. С рекламами, бесплатную.

– «Экстра-плюс»? – уточнил глухим голосом Хлупин.

– Да, ее. Я тебе вручу пакет. Не тяжелый, грамм шестьсот-семьсот. Упрячешь пакет в газетах, поедешь к салону «аргентинцев», понял? Отдашь Жорке Пигачёву.

– А если меня остановит милиция? – зашептал Хлупин с ненавистью. – Ничего я не повезу! Хочешь в тюрьму меня засадить?

– Никто тебя не тронет, хорек драный! Нужен ты кому… – скривилась Кулькова. – Отвезешь, я тебе отсчитаю пять тысяч, понял? Не долларов, не радуйся. Пять тысяч рублей получишь. А не повезешь, не жить тебе, гнида! Ты меня изучил, Генка? Ну, то-то… Я зря пугать не буду. Жду внизу, поторопись.

Кулькова спустилась к себе в дежурку. Минут через двадцать появился хмурый Хлупин, волоча хозяйственную тележку, нагруженную пачками бесплатной газеты с цветными рекламами. Воровато бросая взгляды по сторонам, консьержка помогла отставному прапорщику спрятать в газетах увесистый полиэтиленовый пакет, замаскированный под бумажный сверток и перевязанный бечевкой.

– Катись отсюдова живей. Да в городе-то веди себя нормально. Не трясись, не оглядывайся. Пигачёв заберет пакет, вернешься. А у меня с Жоркой свои дела, я с ним разберусь, – заявила старуха.

Когда Хлупин удалился, повизгивая колесами тележки, Антонина Игнатьевна села на скамейку и задумалась. Долго смотрела вслед тягловой скотине, которую она отправила с запрещенным и до жути ценным товаром. Никуда он не скроется – одинокий, малодушный, подловатый человечишка, пытающийся иногда сопротивляться ее приказам и, тем не менее, всегда их выполняющий. Кулькова, усмехнувшись, еще раз проводила взглядом согбенную, будто уменьшающуюся на месте фигуру посреди медленно вышагивавших по обеим сторонам мостовой облетевших лип.

«Если сбежит с пакетом, – рассудила консьержка о Хлупине, – то ему конец. Найдут из-под земли – Она обхватила ладонями дряблые щеки и закачалась толстым туловищем справа налево и обратно. – Конец ему… и мне тоже. Нет, Генка честный трус. Он на работе своей при бывшем порядке привык к исполнению. Воспитан страхом и поощрением».

Ее раздумья прервал кот, вспрыгнувший Антонине Игнатьевне на колени. Неприязненно мяукнув, кот залез на плечо хозяйки наблюдать, как подходит выгулявшая пекинеса Анна Тихоновна.

– Я тебе, Тоня, хочу чего рассказать, – пристроившись рядом на скамейке, начала хромая старушка. – Вчера, когда ты была на обеде, тут ковырялся какой-то парнишка. Из себя чернявый, верткий такой, небольшой. Я спрашиваю: «Вам кого, молодой человек?» А он мне: «Я из телефонного узла. Линию у вас велено проверить. Абонент жаловался». Ну, я подумала, может, и впрямь мастер. Хотела уж про него забыть. А у самого лифта оглянулась и вижу: он чегой-то в ящике с проводами возиться бросил, сунулся к твоей дежурке и дверь закрытую трогает.

– Что ж ему там надо было? – нахмурившись и чувствуя неожиданное волнение, спросила консьержка.

– Не знаю. Потрогал замок, на меня зыркнул, как взломщик какой, и обратно к телефонным делам возвернулся.

– Какого черта ты мне сразу не сообщила?

– Позабыла. Голова-то худая стала. А чего энтот парень тут шастал, не пойму. Ой, болезная ты моя…

– Ну, взялась причитать! – оборвала Анну Тихоновну консьержка. – Я еще не померла, чего хнычешь. Был кто-то с телефонного узла или не был, узнать можно. Ничего тут страшного нет.