Конец "Золотой лилии" - Валентин Пронин

Странное существо женщина – казалось бы, главное для нее сейчас близящийся ужас допроса, избиения, пытки, смерть – все возможно. Но сладкая истома вместе с тревожным стуком сердца сковывала ее.

«Прочь панику, сопли, слюни, – решила наконец, стиснув зубы, лейтенант Михайлова. – Надругаются, истерзают, закопают в лесу. К черту бабью податливость. Это жестокий мерзавец, продажная шкура! Надо сосредоточиться, преодолеть препятствие любым способом, любой ценой».

В комнате охраны стоял кожаный протертый диван. В углу холодильник. Стол, покрытый клеенкой, на столе основательно початая бутылка водки, стакан, тарелка с остатками еды. Шкаф с висячим замком. Пара стульев, вешалка. На вешалке модное мужское пальто, шарф, ондатровая шапка. На полу хрустит мусор.

– Как тебе нравится? – спросил Екумович. – По-моему, вполне подходяще для краткосрочного свидания. Так сказать, а-ля фуршет. В «стояка». Личико у тебя унылое, но распутное, меня не обманешь. Как твои менты тебя ублажают? Хором или есть постоянный?

– Перестань, – стараясь не реагировать на оскорбления, сказала Галя. – Говорят тебе: я ушла из милиции. Мама настояла. Чего там платят-то? А здесь Марина Петровна мне зарплату определила хорошую. И я еще играю в «Салоне аргентинских танцев». Аккордионисткой.

– Оттуда, значит, в аккордеоне дурь таскаешь?

– Какую «дурь»?! Причем тут мой аккордеон? Я ничего не знаю.

– Так я тебе и поверил.

– Можешь не верить. Почему тут такой беспорядок? А напарник твой где?

– Тебе меня одного мало? Привыкла со всеми по очереди? Мой Кешка Зыков припрется только к середине этой бабьей бани. Жаль, ты будешь пиликать на эстраде, а то бы я тебя ему уступил.

– Ты пьян, Юра. Ну что ты несешь? – Галя быстро соображала: «Как выйти из безнадежного положения? Скоро здесь будут опера, ее боевые товарищи». Она нащупала в кармане куртки металлическую башенку французского спрея, подаренного Пигачёвым.

Расстегнув на Гале куртку, бывший муж бесстыдно гладил и мял ее упругие выпуклости. Галя покраснела, отпрянула и застонала.

– Сними с меня аккордеон, – тяжело дыша, сказала она. Екумович приблизил к ее глазам ухмыляющуюся физиономию, привлекающую многих женщин выражением откровенной напористости самца, бесконечной уверенности в себе. Плюс его бычья шея, могучие плечи и треугольником зауженная книзу фигура. Он освободил Галю от аккордеона. Снимая, смачно поцеловал колючими жадными губами. Замычал, пахнув перегаром, обхватил за талию. Прижал, полез под юбку, громко сопя. Водка и неистовая похоть победили его осторожный ум.

– Подожди, Юра, дай раздеться, – бормотала Галя, словно изнывая от страсти. – А это куда?

– Что там?

– Очень ценный пакет. Пигачёв велел передать прямо в руки Илляшевской. Там на тысячи баксов…

– Давай сюда, – Екумович взял полиэтиленовую сумку, наклонился, выбирая для нее место.

И тогда Галя ударила его острием металлического флакона в висок. Екумович охнул и зашатался. Галя ударила еще раз, так же точно и резко. И уже с отчаяньем в третий раз.

Екумович повалился на пол. Прохрипел что-то, бессильно уронил руку с пакетом. Слегка пошевелился. Потом уж лежал безмолвно и неподвижно. На виске, из-под лопнувшей кожи, проступила кровь. Вытекала извилистой струйкой.

Галя прислонила пальцы к артерии на его горле. «Кажется, всё», – подумала она. Постояла рядом минуту. Опять щупала пульс Екумовича. Просунув руки в ремни, взвалила на спину аккордеон. Застегнула куртку. Оправила «колоколец», убрала выбившиеся волосы, взяла пакет. Глубоко вздохнула и отворила дверь. Выглянула. На территории, окружавшей филиал, никого не наблюдалось.

Легким и быстрым шагом Михайлова подошла к крыльцу. Несколько раз приказала себе успокоиться. Поднялась по ступенькам, чувствуя все-таки дурноту и качку под ногами. Двери автоматически распахнулись, она вошла.

«Игральные» девки еще не появились. Но в соседних конурках болтали, готовясь к выступлению, девки «плясальные». Некоторые разминались у балетного станка. Пахло в коридорах косметикой и молодым женским потом. Несколько раз начинала и бросала петь сипловатая микрофонная певичка.

Галя отдала «золотистой» Любе аккордеон. С оговором вручила пакет в полиэтиленовой сумке.

– Пигачёв просил лично отдать Марине Петровне, – с глуповатой добросовестностью сообщила Любе аккордеонистка-синтезатор. – А то… мало ли что?

– Я звонила Пигачёву по мобильнику. Не подходит, – презрительно скривила красивый рот Люба. – Скажите пожалуйста, разгулялся, потаскун! Где-нибудь в ночном клубе валандается. Между прочим, – скашивая в сторону Гали черные «персидские» глаза, прибавила Люба, – не исключено, что Пигачёв – гей. Причем, пассивный.

– Вот бы никогда не подумала, – расстроенно сказала на это хитроумная Галя.

– Он за тобой ухлестывает? – с непоследовательной горячностью по отношению к явно оклеветанному Пигачёву стала расспрашивать Люба. – Ты учти: Марина Петровна не терпит, когда ее девочки попадают под чужое притяжение. Будут неприятности, имей в виду…

– В салоне я веду себя очень скромно, – пробормотала Галя, которой сейчас было не до сексуальных привязанностей, и потрогала в кармане куртки остроконечный флакон.

– Ну, ну… – Люба довольно развязно шлепнула синтезаторшу. – Когда-нибудь я тоже до тебя доберусь!

– Нет ли у вас, Любочка, коньяка? Мне бы глоточек, что-то замерзла…

– В вашей клетушке, в шкафу, виски и сигареты. Черная Танька прошлый раз вместе с рыжухой вылакали половину. Так что тебе хватит. Есть хочешь?

– Нет, спасибо, – торопливо отказалась Галя, чувствуя внезапно рвотный позыв.

Через полчаса появились Шура Козырева и Таня Бештлам. Стали переодеваться, краситься.

– Репетировать будем? – спросила Галя, нервно подрагивая.

– Ты, смотрю, уже, – заметила Таня и захохотала, показывая крупные зубы. – Сейчас и мы с Шуркой прорепетируем.

Они налили в бокалы виски, звонко чокнулись и весело отхлебнули.

– Фу, гадость! – совершенно не пьянея, Галя закурила наркотическую сигарету.

– Много ты понимаешь, деревня! – негритянка плеснула себе еще. – Откуда ты, из Нарофоминска?

– Из Егорьевска, – ответила Галя грустно и заплакала.

– Быстро ты набралась, – удивилась Шура. – Бросай хлёбало, а то бренчать не сможешь.

Таня Бештлам глянула в узкое оконце.

– Начинают съезжаться. Зрительницы! – вкладывая в последнее слово издевательскую интонацию, сообщила она.

– Если бы не они, стали бы нам тут приличные гонорары отстегивать, – рассудительно произнесла Шура, словно бы возражая подруге.

– Ну уж, гонорары, тары-бары, на две пары! – фыркнула саксофонистка. – Так себе, крошки с барского стола… Не умиляйся, красотка.