Конец "Золотой лилии" - Валентин Пронин

– Будьте добры, подождите несколько минут в коридоре. У нас непредвиденные сложности. Я вас потом приглашу. Можете подождать? – спросил торопливо Маслаченко.

– Разумеется, господин старший оперуполномоченный, – не теряя улыбчивости, Богаевский вышел в коридор.

Маслаченко достал из нижнего шкафчика письменного стола початую бутылку «Ржаной», стакан, тарелочку с нарезанным лимоном. Открыл холодильник, хотел предложить пирожки с печенкой, сало и хлеб.

– Есть не буду, – сказал Сидорин и указал на бутылку.

Маслаченко налил почти полный стакан. Сидорин осторожно поднял его двумя пальцами, выдохнул и вылил водку в гортань. Помотал головой, взял подсохший кружок лимона, сжевал. Андрей налил ему еще полстакана.

– Давай остальное, – прохрипел Сидорин. – За мной будет. Занесу.

– Да что вы, Валерий Фомич… Разберемся потом…

– За двенадцать лет я гробанул в перестрелках семерых, примерно… Может, и больше, забыл… Было иногда муторно, а так – нормально. Сегодня же что-то… Главное, так я хотел найти, задержать эту Сабло…

– Понятно, Валерий Фомич.

– Судьба, ничего не попишешь.

– Девушка все-таки, – сочувственно вздохнул Маслаченко, убрал пустую бутылку, стакан и тарелочку с лимоном. – Молоденькая, вроде нашей Гали Михайловой. Кстати, Галя звонила. У нее серьезные неприятности.

– Что такое? – обеспокоенно вскинул затуманенный взгляд Сидорин. – Что с ней?

– Пока ничего. Доложу вечером исполняющему обязанности, – с иронией по отношению к Полимееву сказал Андрей удрученному оперу. – Заходите к нему. Он велел всем быть в шесть. А вот ключи от комнаты с диваном. На третьем этаже, где Гороховский сидит. Отдыхайте.

Сидорин взял ключи, кивнул и скрылся за дверью.

Маслаченко пригласил из коридора артиста музыкального театра. Тот снова уселся напротив с безмятежным видом и продолжал:

– Я остановился на том, каков был мой сослуживец по оперному ансамблю Половчук Анатолий. Говорил, что он с Западной Украины, и будто бы мать у него венгерка, а отец украинец-униат. Надо признать, в коллективе он проявил себя как человек воспитанный, вежливый. Хороший голос, приличный певец, добросовестный работник. Но одна особенность у него…

– Ближе к моменту убийства, – довольно сердито напомнил Маслаченко.

– Да, да, сейчас расскажу. Видите ли, господин следователь, – принялся оживленно пояснять Богаевский, – от особенности поведения, от ориентации, так сказать, Анатолия Половчука и нужно бы искать причину его смерти. Начну все-таки немного издалека. Летом прошлого года я, выйдя из театра, встретил старого приятеля, однокашника по музыкальной академии. «Здорово, Коля!» – «Как живешь, Федяша? Здесь, в театре, горланишь? А я в капелле у Полянского. Давно не виделись, дружище». Решили зайти куда-нибудь, отметить встречу. А на углу кафе «Садко». Заходим, сели недалеко от входа. Заказали бутылочку светленькой, салатик, горячее. Сидим, балабоним. Юность вспоминаем, проказы всякие, особенно по женской части…

– Пожалуйста, ближе к теме, господин Богаевский.

– Сейчас, сейчас. Рассказываю исключительно ради ясности сюжета, так сказать… Сидим мы, и сначала я не обратил внимания на то, что в глубине помещения веселится компания. Музычка танцевальная играет негромко. Столика три накрыто. Ну и люди, значит, какие-то там. Иногда встают из-за столиков, танцуют. Мы с другом уже по паре рюмашек опрокинули под салатик. Я повернулся случайно в ту сторону и удивился. Гляжу: танцуют-то между собой одни мужчины, женщин совершенно нет. Я толкнул под столом друга: «Коля, глянь…» А он мне: «Да чего ты удивляешься. Обычное дело, геи общаются». И неожиданно подлетает к нам Анатолий Половчук, этакий расфуфыренный, надушенный, в белом элегантном костюме. «Здравствуйте, Федор Александрович. Я с друзьями праздную день рождения, мне двадцать шесть. Присоединяйтесь. И вашего товарища приглашаю». Мы с однокашником вроде бы смутились поначалу, а затем Николай говорит ему вежливо: «Благодарим за приглашение, но мы только на минутку. По рюмке – и сейчас же уходим. Дела, к сожалению». «Ах, как жаль, – опечалился Половчук. – Такие интеллигентные мужчины… А у нас там в основном молодежь…» – и глазами так томно изобразил сожаление. «Как-нибудь в другой раз обязательно», – заверил его мой старый друг. А когда Половчук убрался, мигает мне: «Допиваем быстрей, расплачиваемся и мотаем. Эти геи обидчивые. Придерутся еще, что мы их ориентацию оскорбили…» Тут мы скоренько тяп-ляп и ушли.

Зазвонил телефон. Требовательно, руководяще. Маслаченко усмехнулся, отмечая для себя в шутку, что дребезжание телефона (в смысле звукового наполнения) зависит от того, кто держит трубку на противоположном конце провода. Сразу понятно – если это начальник отдела или сам полковник Ипатов. На этот раз звонил Полимеев, напомнил о совещании в шесть часов.

– Сидорин где?

– Отдыхает в комнате Гороховского, а тот в отъезде.

– Знаю. Значит, в шесть быть всем у меня. Напомни Сидорину, когда выспится.

– Слушаю, Владимир Степанович. Я вас слушаю, – кладя трубку, сказал капитан Маслаченко артисту.

– Так вот, господин старший оперуполномоченный… После случая в кафе «Садко» подходит ко мне в театре Половчук и говорит: «Напрасно вы, Федор Александрович, отказались познакомиться с моими друзьями. Среди них есть очень состоятельные люди. И вы, с вашей приятной и мужественной внешностью, многого могли бы добиться в жизни». Я ему отвечаю вроде того, что, мол, каждому свое предписание. И по «голубому» сношению я никак не гожусь, ибо убежденный и законченный поклонник прекрасного пола. А, проще говоря, бабник. Задаю вопрос по поводу его склонности напрямую. «Ведь, – говорю, – слышал я, будто ты был женат. Так что, развелся? Полностью перешел?» «Я, – отвечает Половчук, – бисексуал… и это очень опасно». «Ну да, – соображаю я про себя, – когда и вашим и нашим, то может плохо всё и закончиться».

– Какая все-таки причина убийства? – начал интересоваться опер, профессионально увлекаясь раскладом предваряющих преступление фактов. – Где мотивация?

– Сейчас вы всё поймете, господин следователь. Вылетели мы на гастроли в Италию, на две недели. Милан, Турин, Венеция. Не буду загружать вас подробностями наших выступлений. Однако главное в этой истории то обстоятельство, что вместе с артистами и администрацией театра в авиалайнере оказался некий посторонний человек. Как я случайно узнал позже, его звали Стефан Георгиевич. А фамилия, кажется, Парамиди. По-моему, грек, хотя и гражданин Латвии. Лет сорока пяти, солидный, шикарный. Один перстень бриллиантовый каратов на… не знаю, не буду сочинять. Костюм, галстук – или от Версаче или… Словом, по самому высшему разряду. А часы швейцарские на толстенном золотом браслете чуть ли не «Конс тантин Вешерон», стоимостью в такую сумму… если крутые увидят, сразу убьют. Половчук летел в самолете рядом с этим греком из Латвии. Они весь полет любезничали. Женщины театрального коллектива аж отплевывались, до того им неприятны были их отношения. Да и завидно, наверно. Такой бобр, можно сказать, а мимо них уплывает к мальчишке-тенору.