Свои-чужие - Энн Пэтчетт

— Эрик, ты только глянь на эту красотку. — Не вставая из кресла, Лео обнял ее за бедра и притянул к себе. — Разве не мечта?

— Мечта, — сказал Эрик и попросил у Франни стакан пеллегрино или перье со льдом.

Франни кивнула, радуясь, что догадалась купить газировку. Вернулась в кухню. Они говорили о Чехове, не о романе. Эрик рассуждал, есть ли спрос на новый перевод и полное собрание сочинений в десяти томах. Интересно, подумала Франни, что у Чехова им кажется смешным.

Будучи феминисткой, Франни должна была бы спросить себя, почему в тот вечер, в четверг, приготовила для Лео и Эрика ужин, даже не ожидая от мужчин никакой помощи. Но вот когда на следующий день из города прибыла Марисоль в вышитой льняной тунике и красном льняном шарфе, уселась на закрытой веранде и заявила, что не отказалась бы от бокала белого вина, хорошего шабли, если есть, — тут Франни будто по лбу щелкнули. Да, конечно, она сама спросила Марисоль, что ей принести, и Марисоль, покопавшись в сумочке и отыскав сигареты, в полном восторге, что можно покурить в компании, ответила. Что же так задело Франни?

— Здесь роскошно! — сказала Марисоль, с улыбкой принимая бокал. — Везет же тебе, Лео.

Примерно по той же причине, что накануне, в тот вечер было решено ужинать в доме. Марисоль взмахнула рукой в сторону вишневых деревьев:

— Уехать от такой красоты в город? Есть со всякой шушерой? Ни за что.

Марисоль управляла художественной галереей в Сохо. Еще бы ей не хотелось пожить в актрисином доме и послушать актрисиных цикад.

Франни и бровью не повела, но Лео смог уловить в ее лице отблеск беды. Он радостно хлопнул в ладоши.

— Сделаем, как вчера. Вчерашний ужин был превосходен. Вот и повторим. Как думаешь, получится? — спросил он у Франни.

— Марисоль не ест мясо, — сказал Эрик, мило улыбаясь.

Эрик и Марисоль были примерно ровесниками Лео, из когорты тех, кому слегка за шестьдесят. Их сын оканчивал ординатуру по дерматологии в Университете Джона Хопкинса, а дочь сидела дома с ребенком.

— Рыбу, — торжественно призналась Марисоль, воздев руку, будто давала клятву герлскаутов. — Вообще-то я вегетарианка, но в обществе ем рыбу.

Все посмотрели на Франни. Эта троица, уютно устроившаяся среди подушек цвета слоновой кости, разбросанных по плетеным креслам, была воплощением невинности и предвкушения. Еще раз звонить Джеррелу было нельзя. Он ей просто скажет, что она, так ее растак, идиотка. По поводу рыбы придется звонить матери.

— Что-нибудь еще? — спросила Франни.

Эрик кивнул:

— Чем-нибудь похрустеть? Орешков или маленьких крекеров, может, смесь?

— Ясно, закуски к пиву, — сказала Франни и пошла в кухню искать ключи.

Нет, не так все было заведено у них с Лео. Их отношения, длившиеся уже пять лет, строились на взаимном восхищении и изумлении. Он все эти пять лет изумлялся — тому, что Франни рядом: она была не просто молода (не моложе его — объективно молода), не просто гораздо красивее, чем он сейчас заслуживал, она стала тем канатом, что втянул его обратно в работу; она была электрической искрой. Франни Китинг была сама жизнь. А для Франни «Леон Поузен» звучало примерно как «Антон Чехов» — и теперь она спала с ним в одной постели. Время шло, а Франни не переставала удивляться этому. И самое поразительное — Лео Поузен находил в существовании Франни смысл, который сама она разглядеть не могла.

Это, конечно, не означало, что все у них было безоблачно. Беспокоило и будущее — вечно неведомое, но, прямо говоря, омраченное разницей в тридцать три года, — и прошлое, ибо формально Лео по-прежнему состоял в браке. Его супруга в Лос-Анджелесе настаивала на доле от грядущих гонораров — трогательно оптимистичное требование, учитывая, как давно он опубликовал последнюю книгу. Лео решительно отказывался отдавать что-либо, еще не написанное. Еще были бестселлер, за который он получил значительный аванс, уже потраченный, литературная премия и процент с продаж за рубежом. Когда пошла новая волна авторских отчислений, жена Лео поняла, что не зря адвокат советовал ей упереться рогом.

Лео мог бы разбогатеть, но для постоянного заработка он был вынужден принимать престижные должности приглашенного автора в различных богатых университетах, а должности эти не давали ему работать над новой книгой. Да, денег было полно, но шли они из одного-единственного источника и растекались по бесчисленным рукавам. Той бывшей жене, с которой он давно и официально развелся, полагались существенные алименты, и не менее крупные суммы отчислялись той, которой предстояло сделаться второй бывшей женой. Она обходилась ему в целое состояние. Деньги постоянно требовались дочери от первого брака, потому что ей нужно было куда больше, чем деньги, но выразить эти нужды с помощью денег было проще всего, и были еще двое сыновей от второго брака, которые вовсе отказывались с ним разговаривать: один — второкурсник в Кеньоне, другой заканчивал подготовительное отделение Гарвард-Уэстлейка в Лос-Анджелесе. Оплата их обучения и исполнение любого их желания были обязанностью Лео.

Франни знала, что ей поздно обдумывать свою жизнь: Лео вцепился в нее, как ребенок в одеяло, и если начистоту — до чего же это прекрасное ощущение, когда человек, которым ты безмерно восхищаешься, нуждается в тебе и говорит, что без тебя пропадет. Быть человеком, без которого Леон Поузен пропадет, вне всякого сомнения, интереснее, чем подавать документы в магистратуру, не представляя, что ты хочешь изучать. И Франни осталась с Лео. Ездила с ним повсюду, щеголяла в красивых платьях на факультетских обедах то в Стэнфорде, то в Йеле. Иногда она возвращалась на пару месяцев в Чикаго и работала в Палмер-Хаусе, живя в квартире, которую они снимали на северной оконечности Лейкшор-драйв. Лео выплачивал ее ссуду, так что в финансовом плане Франни больше ничего не грозило, но ей не хватало самостоятельных заработков. В любом случае было славно повидаться с друзьями. В Палмер-Хаусе ей всегда были рады.

— Это безумие, — говорил он ей по телефону, много стаканов спустя после того времени, когда нужно было позвонить. — Я тут сижу один, чтобы ты могла побыть официанткой? Поезжай в аэропорт, пожалуйста, сегодня же, прямо утром, просто садись в самолет. Я пришлю тебе билет.

Частенько они так шутили между собой, что, мол, он пришлет ей билет, вот только в этот раз он не шутил.

— Все у тебя будет хорошо, — отвечала она, как всегда в таких разговорах стараясь не говорить ничего важного. Все равно завтра он не вспомнит ни слова. — И для меня это полезно. Мне нужно время от времени работать.

— А ты и работала! Ты меня неизменно вдохновляла, когда больше никто не мог. Я буду тебе платить. Выпишу тебе чек. Черт возьми, это твоя книга, Франни. В ней твоя жизнь.

Конечно, работая над книгой, он говорил не так. Говорил, что ее рассказы лишь дают толчок его воображению. Там будет описана не ее семья. Никто ее родных там не разглядит.

Но они там были.

Если забыть о том, что Лео был намного старше, еще не развелся с предыдущей женой и написал о семье Франни роман, который в процессе создания ей ужасно нравился, но теперь вызывал лишь тошноту, — если обо всем этом забыть, у них все было прекрасно. И она не держала на него зла за роман — великолепный роман, великолепное творение Леона Поузена, которое она сама и вызвала к жизни.