Свои-чужие - Энн Пэтчетт

Однажды он сообщил, что ему звонил Эдисон. У его старого друга была работа, он готовил концерты в каком-то клубе в Сан-Франциско, и сказал, что Элби нужно будет только выгружать усилители из автобусов и втыкать их в розетки. Эдисон снимал квартиру с каким-то парнем пополам, так что Элби мог бы бросить матрас на пол. Элби, казалось, оживился, заинтересовался, стал похож на того Элби, которого помнили Джанетт, Холли и Тереза, — на мальчика, которому было дело до всего на свете. А уж таскать усилители и втыкать провода в розетку ему точно было по силам, так что Тереза купила сыну билет до Сан-Франциско и сделала стопку бутербродов с арахисовым маслом. Холли и Джанетт дали ему по сто долларов из своих сбережений. Он загрузил в багажный отсек автобуса дорожную сумку и велосипед, и Джанетт с сестрой и матерью дождались, пока он займет свое место у окна и поглядит, как они машут ему на прощание. Он снова уезжал. Скоро он станет чьей-то еще неразрешимой проблемой. От этого каждая из них втайне испытывала почти головокружительное облегчение.

В тот вечер Фоде вошел в ванную, когда Элби чистил зубы, стукнул разок и зашел, закрыв за собой дверь. В ванной можно было спокойно поговорить, хоть двое взрослых мужчин и помещались там с трудом. Элби пришлось прижаться к раковине, а Фоде, во фланелевых пижамных штанах и белой футболке, притиснулся к водруженным друг на друга пластиковым ящикам из-под молока, где хранились подгузники, полотенца и игрушки для купания.

— Брат мой, — сказал он, — послушай, я хочу тебе сказать, ты останешься тут, с нами. На неделю, на год, на всю жизнь, сколько тебе нужно, столько и живи, мы тебе рады.

Изо рта у Элби торчала зубная щетка, с нижней губы капала мятная пена, когда муж его сестры положил руку ему на затылок и прикоснулся лбом к его лбу. Обычай его племени? Демонстрация искренности? Какой-то фокус? Все, что он знал о сестре, сводилось к мутным воспоминаниям подростковой поры, а о ее чокнутом африканском муже Элби не знал ровным счетом ничего. Он кивнул, боднув Фоде в лоб. Ему все-таки нужно было где-то сегодня переночевать.

Фоде улыбнулся:

— Хорошо, хорошо, хорошо. Твоей сестре нужна семья. Кэлвину нужен дядя. А я не отказался бы от брата. Меня занесло очень далеко от дома.

— Это точно, — сказал Элби.

— Ты можешь говорить со мной о чем хочешь. Мы тут обо всем разговариваем. А то вдруг ты посмотришь, как мы живем, и подумаешь: ой, в этом доме все так заняты! Но этот дом теперь твой дом.

Он покачал головой.

— Я хорошо умею останавливаться. Только скажи мне: «Брат, остановись, посиди со мной», — и я приду. И ты скажешь мне, что тебе нужно.

Фоде замолчал и снова взглянул на Элби, его лицо было так близко, что расплывалось.

— Элби, что тебе нужно?

Элби подумал. Наклонился вперед — сплюнуть пасту в раковину. У него раскалывалась голова.

— А тайленол есть?

От этой небольшой просьбы у Фоде засияло все — зубы, очки, широкий лоб, — его лицо было богато отражающими поверхностями. Он потянулся за спину Элби и, открыв аптечку, указал на вторую полку.

— Тайленол, — с гордостью сказал он. — Тебе нездоровится?

— Голова болит.

Он быстро окинул взглядом шкафчик, прикидывая, чем тут можно разжиться. Ничего особенного: тайленол, детский тайленол, ушные капли, глазные, капли в нос.

Фоде наполнил маленький желтый стаканчик из крана и протянул его Элби, как чашу причастия.

— Скоро ты заснешь. Это поможет. Ты долго добирался домой.

Элби проглотил четыре таблетки, одним кивком обозначив и «спасибо», и «спокойной ночи». Фоде торжественно кивнул в ответ, пятясь вышел из ванной и закрыл за собой дверь. Джанетт говорила, откуда родом это милейшее создание, но Элби ни черта не помнил: Намибия, Нигерия, Гана? Потом всплыло. Гвинея.

Даже с «бонусом» в виде Бинту, которую, раз уж она не была второй женой его зятя, получилось бы, наверное, оприходовать, пока ребенок спал, Элби не мог сидеть в этой квартире целый день. Для начала, там стояла тропическая жара. Батарея шипела и лязгала, словно кто-то в подвале пытался забить ее насмерть свинцовой трубой. Ни Бинту, ни Дайо даже не вздрагивали от шума, но Элби от него готов был на стену лезть. Неудивительно, что Джанетт и Фоде ушли на работу так рано. Увлажнитель вдувал в крошечную комнату ровную струю тумана — может быть, они так пытались воссоздать субэкваториальный климат в этом бруклинском террариуме.

— Полезно для легких, — с улыбкой сказала Бинту, когда Элби встал посмотреть, можно ли выключить увлажнитель.

Окно, выходившее на пожарную лестницу, было заколочено, так что пришлось пройти четыре пролета, чтобы покурить. На третий раз, выйдя с сигаретой, он взял с собой велосипед и укатил в мягко валивший снег. К часу дня он нашел работу — курьером.

Подобную работу он находил в каждом городе, то было единственное занятие, которое, как Элби казалось, уготовила ему жизнь. Он даже не мог называть себя поджигателем, потому что ему сейчас было двадцать шесть и с четырнадцати лет он ни разу даже камина не разжег. На вопрос, когда он сможет приступить к работе, он ответил — сейчас, а потом целый день изучал Манхэттен. Несложное место.

— Я так тобой горжусь! Это значит, что ты останешься. Туристы в первый же день работу не находят. И гости тоже. Теперь ты полноправный здешний житель. Всего один день здесь, а город уже твой.

Джанетт улыбнулась брату — своей фирменной еле заметной улыбкой, слегка закатив глаза. Африканцы есть африканцы — как бы говорила она, — тут уж ничего не поделаешь. Она так и не переоделась после работы, осталась в юбке и свитере. Джанетт была на втором курсе, изучала биомедицинскую инженерию, когда забеременела. Оказалось, Джанетт не была дурой. Накануне вечером она рассказала Элби, как, вместо того чтобы последовать первоначальному плану и сделать аборт, они с Фоде решили провести радикальный социальный эксперимент под названием «Давай оставим ребенка», а результат у эксперимента оказался такой, что Джанетт пришлось бросить учебу и пойти работать сервисным инженером в «Филипс». Она устанавливала оборудование, проводила обучение персонала и обслуживала аппараты МРТ в больницах от Куинса до Бронкса.

— Втыкаю вилку в розетку, — равнодушно пояснила она, — и показываю инструкцию.

Ей придется и дальше этим заниматься, объяснила она Элби тем вечером, пока стелила ему постель, хотя работа бессмысленная и угнетающая, по крайней мере, пока Фоде не защитит диссертацию по социальной гигиене в Университете Нью-Йорка, а Дайо не подрастет настолько, чтобы она отважилась отдать его в детский сад. Они говорили «Дайский сад».

— Если я не вернусь в университет, — прошептала она, подтыкая простыню под диванные подушки, — радикальный социальный эксперимент можно будет считать неудавшимся, потому что мне придется покончить с собой.

Элби держал ребенка на руках, пока Джанетт разогревала обед, который оставила им Бинту. Фоде накрыл на стол, откупорил бутылку вина и принялся рассказывать про свой день: