Свои-чужие - Энн Пэтчетт

— Ты чего? — спросил Ленни.

Он попробовал было усесться на асфальте, но было слишком горячо. А Элби вон валяется — и ничего ему.

— Огонь общается с огнем, — изрек Элби, словно некую мудрость.

Потом повернул голову вправо, к полю, увидел двух бурых мотыльков, порхавших над сухими стеблями, подкрутил колесико зажигалки и просто уронил руку в траву.

Это поле было создано для того, чтобы сгореть. Пламя лизнуло запястье Элби, он отдернул руку и дважды перекатился по асфальту, прежде чем вскочить и подхватить велосипед. Огонь взвыл, потом восторженно захрустел, как целлофан, когда его комкают руками.

— Ты охренел, — воскликнул Рауль, попятившись. — Что ты творишь?

Они попятились, таща за собой велосипеды, уже перекинули ноги через раму, чтобы прыгнуть в седло и удрать, но никто отчего-то так и не удрал. Все четверо оцепенели, завороженные, по коже полз странный холодок, а они все смотрели и смотрели, как невиданный, на глазах растущий зверь пожирает землю повсюду, где есть трава, не смея приблизиться к асфальту. Огонь поднялся им до пояса, потом до груди, они в жизни не видели ничего великолепнее — по воздуху катились рыжие волны, словно мираж в пустыне, словно нечто поту- и посюстороннее одновременно. Над пламенем заклубился черный дым, извещая всю округу о маленькой забаве, устроенной Элби. «Пожар! Пожар!» — должно быть, кричали в промзоне, хотя по кромке поля огонь уже угасал. Ему не хватало еды. Мальчики видели, как он мечется в поисках травы, в поисках чего угодно, что позволит ему прожить еще немного. Он с готовностью сожрал бы их самих, если бы это даровало ему еще минуту жизни.

— Надо валить отсюда, — сказал Эдисон, хотя прозвучало это скорее как: «Нет, вы видели?!»

К черту баллончики, клей и травку. И велосипеды туда же. С той минуты они хотели только одного — первобытного огня. Вдали послышались сирены. Вчера мальчики помчались бы на шум, отправились бы вслед за ярко-красными грузовиками, будто поклонники за рок-группой, — выяснить, что приключилось. Но сегодня приключились они сами, и им хватило ума поскорее убраться.

Как-то летом в Виргинии дедушка Казинс научил Элби и Кэла мастерить спичкострелы. Дело было нехитрое, всего и требовалось что допотопная бельевая прищепка с пружинкой, две резинки, коробка спичек и кусочек наждачной бумаги. Мальчикам велели внимательно слушать старого зануду, которому было поручено вбить в их юные головы сколько-то семейной мудрости. Тогда старик и вспомнил о револьвере, стреляющем зажженными спичками. Конечно, в Виргинии это было совсем другое дело, там, хотя бы в то капризное лето, когда без конца шел дождь, мир был полноводен, сочен и практически не горюч. В Виргинии дрова складывали в гараже в надежде на то, что когда-нибудь они просохнут настолько, чтобы разгореться. Сделав два револьверика, дед укрепил в одном из них спичку и — дзынь! — отправил снаряд с веранды красивой огненной дугой.

— В амбаре даже не вздумайте, — сказал дед, вручая им свои творения. — И вообще не смейте сами этим заниматься. Вы поняли? Стрелять спичками только при мне.

На Кэла спичкострелы не произвели никакого впечатления. При всякой возможности он вытаскивал из бардачка отцовский револьвер и прятал его в носке под джинсами, туго примотав рукоять к лодыжке банданой. Он и в тот день, на веранде, был при револьвере, пока дед возился с бельевой прищепкой.

Но у Элби револьвера не было, и маленький огнемет заинтересовал его, причем заинтересовал настолько, что пять лет спустя в Торрансе Элби сумел воссоздать его по памяти. Разложив детали на обеденном столе, он соорудил по спичкострелу для каждого члена шайки. Разок потренировавшись на заднем дворе Эдисона и спалив с разного расстояния порядочно бумажных полотенец и салфеток, они подожгли гору пустых картонных коробок за винным магазином и два засохших куста перед заправкой. В те дни, когда их шайка просыпалась рано, они стреляли спичками по газетам, ожидающим на дорожках и ступеньках соседских домов. Наловчившись, они принялись стрелять по газетам прямо с велосипедов. Как-то доехали городским автобусом до самой Сансет-стрит и стреляли спичками в пальмы, а потом в сторонке дожидались, когда, заметив, что у них над головой вдруг запылали сухие ветви, со стройных стволов посыплются вниз крысы. Они пытались стрелять и по крысам, но безуспешно — те шустро бегали и довольно плохо воспламенялись.

Все лето они поджигали все вокруг, не обращая внимания на засуху и ветер, наплевав на строгие предупреждения медведя Смоки на щитах вдоль дорог. К черту Смоки. Их не интересовали неряшливые лесные пожары. Их привлекала точность, изящество огня — одна горящая газета, один заброшенный участок. И первые два месяца нового учебного года в школе Шери они стреляли спичками. Все они состояли на учете в полиции как магазинные воришки, но на поджогах их поймать не удавалось — по крайней мере, пока они не запалили школу.

Последним уроком по пятницам у Рауля было изобразительное искусство, блаженный момент накануне выходных — сиди себе и прорисовывай чешуйки у драконов, плюющихся пламенем в деревья. Прямо перед выходом из класса, через секунду после того, как прозвенел звонок и все принялись яростно запихивать альбомы в рюкзаки, Рауль наклонился и откинул в сторону защелку на окне. Рисовальный класс находился в подвале школы, большие окна были расположены вровень с землей. За Раулем никто не следил, и никто не видел, что он сделал. И сделал-то ни за чем, просто захотелось. Все равно учительница мисс Дель Торре закроет перед уходом домой, а если не додумается — что вполне может случиться, потому что мисс Дель Торре дура набитая, — ну, тогда, наверное, закроет уборщик, придя после уроков мыть полы.

— Надо кое-чего посмотреть, — объявил Рауль приятелям в субботу утром.

Заняться было нечем, так что они даже не спросили, на что он собрался смотреть, просто оседлали велосипеды и двинулись за ним к школе. Рауль провел их за низкую живую изгородь, закрывавшую вид из окна на улицу, и, заглянув в рисовальный класс, толкнул стекло — просто прикоснулся к нему, и окно распахнулось. Похоже, мальчишкам предстояла нескучная суббота. Элби радостно потащил велосипеды за изгородь, пока Ленни, самый мелкий из четверых, первым протискивался внутрь. Оказавшись в классе и распрямившись, Ленни улыбнулся и помахал им через стекло. Обнаружил в другом конце класса окно, открывающееся пошире, — настоящий портал в другое измерение, — и один за другим черти колесатые проскользнули в школу.

Они не сумели бы объяснить, как школа, главный источник страданий в их жизни, вдруг превратилась в самое притягательное место на земле лишь оттого, что на дворе была суббота. «Как за день все изменилось, — напевала мать Элби в те времена, когда ей еще случалось петь. — За каких-то двадцать четыре часа». Коридоры казались тихими и просторными, когда по ним не носились орды обезумевших детей и не слонялись мрачные, потрепанные жизнью взрослые. Лампы над головой не жужжали, солнечный свет стекал по стенам на линолеум пола, расплывался лужицами у ног мальчишек. Каково это, подумал Эдисон, состариться, стать старым, как отец, и снова вернуться сюда. Наверное, как сейчас, решил он: вся школа окажется в его распоряжении. Эдисону даже в голову не пришло, что много лет спустя тут будут учиться другие дети. Рауль остановился у пробковой доски, где были вывешены работы победителей художественного конкурса. Только две из них чего-то стоили: нарисованная углем девочка в сарафане и небольшой натюрморт — две груши в миске. Обеим достались поощрительные премии, а выиграл нелепый коллаж — небоскреб, сделанный из крошечных журнальных фотографий небоскребов. Не оттого ли, подумал Рауль, мисс Дель Торре редкая — не помешает повторить еще разок — дура и не видит, кто из ее учеников по-настоящему талантлив, что вокруг всегда слишком много народу?