Собиратель ракушек - Энтони Дорр

Разглядывая девушку, Джозеф вынужден придерживать голову руками; Белль тоже его изучает. Жестами спрашивает, как у него дела, и он пытается отвечать. Они сидят и улыбаются. На припаркованных автомобилях играют солнечные блики.

– Это все взаправду? – шепчет Джозеф.

Белль в недоумении склоняет голову набок.

– Я не сплю? Ты настоящая?

Она зажмуривается и кивает: конечно. А потом, развернувшись вполоборота, указывает на парковку и жестами сообщает: я за рулем. Джозеф молча улыбается и сжимает ладонями непослушную голову.

Тут Белль вспоминает, зачем пришла, снимает рюкзак, достает две небольшие дыни и кладет на стол. От изумления Джозеф таращит глаза.

– Неужели это те, что… – не верит он.

Белль кивает. Джозеф берет дыню в руки. Увесистая, прохладная; он стучит по ней костяшкой пальца.

Вынув из кармана куртки перочинный нож, Белль взрезает – с едва слышным хрустом – оставшуюся на столе дыню; плод распадается на половинки, источающие неповторимый сладкий аромат. Две чаши, наполненные влажной, нежной мякотью и десятками семечек.

Семечки Джозеф соскабливает и оставляет на дощатой столешнице: безупречно гладкие, светло-мраморные, они блестят в лучах солнца. Из одной половинки дыни Белль вырезает кусочки мякоти. Мякоть переливается, и Джозеф даже не верит, что выращенная им дыня может иметь такой оттенок – будто ее напитал солнечный свет. Каждый из двоих подносит свой кусочек к губам и смакует. Джозефу чудится запах леса, зимней бури и огромных китов; его наполняет ощущение звезд и ветра. Сочная крошка мякоти соскальзывает с подбородка Белль, которая даже смежила веки. Открыв глаза, она перехватывает взгляд Джозефа и расцветает улыбкой.

Они доедают первую дыню; Джозеф наслаждается таянием мякоти на языке. Руки и губы липкие. В груди теплеет от удовольствия, тело вот-вот засветится изнутри.

Потом съедают и вторую, точно так же раскладывая на столе семечки. А после делят их на две горсти; Белль заворачивает каждую в клочок бумаги, чтобы одновременно с Джозефом опустить свой пакетик в карман.

Сидя в кресле-каталке, Джозеф кожей ощущает тонкие солнечные лучи. Голова становится невесомой – кабы не шея, улетела бы ввысь. Будь у него второй шанс, размышляет он, надо было бы похоронить кашалотов целиком. А землю засыпать сверху ведрами семян, чтобы не только томаты и дыни выросли, но и тыква, и фасоль, и картофель, и брокколи, и кукуруза. Хоть самосвалы семян привезти. Грядки получились бы – на сколько глаз хватит. Да такие яркие, людям на диво; а сорную траву и плющ он больше выдирать не станет: пусть все живое растет, зачем мешать?

Белль плачет. Джозеф берет ее за руки, за тонкие, красноречивые пальчики. А сам задумывается: не скопилась ли пыль на стенках дома в гористом предместье Монровии? Мелькают ли еще колибри между чашечками цветов и не вернулась ли чудом его мама: быть может, вернулась – и уже трудится на огороде; а потом они вместе обмахнут стены, выметут пыль из всех углов, вынесут за порог и будут смотреть, как она рыжеватыми тучками полетит с ветром в другие пределы.

– Спасибо тебе, – говорит он, только не знает, вслух или молча.

Облачная завеса рвется, и небо заполоняет солнечный свет, который изливается на них обоих, золотит их руки, и эту столешницу, и влажные резные чаши дынной корки. В один миг все становится таким зыбким и в то же время невыносимо прекрасным, точно Джозеф соединил разные миры: тот, из которого пришел, и тот, куда собирается. В эту минуту все его мысли – о матери, о том, что испытала она перед смертью, прониклась ли тем же светом, тем же чувством всесилия.

Белль высвобождает ладони и указывает куда-то вдаль, за горизонт. Домой, говорит она жестом. Ты возвращаешься домой.

Маллигэн собирает рюкзак: удочка, почерневший термос для кофе, пластиковые пакеты на молнии, картофельные палочки, вяленая оленина, имбирное печенье, запасная пара носков. Из подвала – коробка стримеров. Готовит завтрак: обжаренная на сковороде сосиска, два ломтя черного хлеба с изрядным слоем маргарина, кофе из треснутой кружки. Жует, стоя под облупленной притолокой между кухней и спальней, и смотрит на спящую жену – округлый тюк под одеялом. На деревянном стуле разложено серое бельишко. Со времени самой первой их ночи она всегда так спит – как байбак. Со времени прекрасной, упоительной первой брачной ночи, когда он долго держал ее в объятиях, уже спящую, чего только не нашептывал, а она не просыпалась. Как-то раз он сказал, что ее, похоже, вечерами выслеживает какой-то пришлый охотник и науськивает своих гончих, чтоб те уволокли ее в ночь и не отпускали до рассвета. Вроде как призрак со слюнявыми псами, рвущимися с поводка. Маллигэн окликает жену по имени. Та дрыхнет тяжелым, беспробудным сном. Перед уходом он подбрасывает в камин дровишек.

В переулке над деревьями грецкого ореха дрейфует половина белой Луны, похожая на обесцвеченную холодами створку ископаемой раковины. В сторону моря короткими перебежками спешат рваные облака. Можно подумать, за ночь кто-то шуганул осень с древесных крон: ветки оголились, двор завалило листвой. Жуя бурую травинку, Маллигэн отпирает промерзший грузовичок-пикап. Ни дать ни взять зима, думается ему: небо свинцовое, на старых деревьях лютуют вороны, хищно недоумевают совы, круглолицые пруды подернулись ледком. Форель и лосось вот-вот уйдут на глубину и не мигая зависнут над галечным дном, а река тем временем начнет задыхаться в выстуженном русле и промерзать вокруг них. Да и Маллигэн тоже угомонится: засядет у себя в подвале и будет плести мушки-стримеры при свете лампочки.

Грузовичок еле ползет: горючее загустело, дальний свет горит тускло, изжелта. Полутемное шоссе все в лужах. Затяжные, медленные всплески да свет фар, выхвативших из темноты еле плетущийся лесовоз, груженный мокрыми бревнами, – больше вокруг ничего, только на разбитом ограждении теснится крылом к крылу стайка скворцов. Один поджал ногу. Глаза их, блестящие в свете фар, невозмутимы.

В полпятого Маллигэн уже стоит под пятнистым светом в круглосуточном мини-маркете Уэзерби. На стойках – газеты и журналы, на стеллажах – конфеты, пачки сигарет, серебристые трубочки свернутых билетов лото, ценники на молоко со скидкой. Позвякивают маленькие колокольчики, прикрепленные лентой к двери. В автомате лениво крутится розовый замороженный сок. Маллигэн наливает себе в термос выдохшийся кофе, потом берет газету и бросает мелочь на прилавок, за которым, опустив голову на сложенные руки, спит Уэзерби.

Уэзерби моргает сухими глазами – возвращается откуда-то издалека.

– Ты, что ли?

Маллигэн кивает.

– С тобой, чертяка, никакого будильника не надо.

– Доживешь до моих лет, – говорит Маллигэн, – тогда поймешь, что сон и явь недалеко друг от дружки ушли. Закрыл глаза – и отключился.

Уэзерби трет глаза ладонями.

– Снова на Рапид с удочками?

– Попытка не пытка.