Собиратель ракушек - Энтони Дорр

Вычищая у себя на кухне ракушки-блюдечки, коллекционер услыхал мотор водного такси, которое приближалось, вероятно, со стороны рифа. От этого звука он содрогнулся: моторка дробила чашечки пальчиковых кораллов и крошечные цилиндры трубчатых кораллов, разрывая цветки и папоротники мягких кораллов, и при этом не щадила раковины: калечила оливы, иглянки, колючие церитиды, нитчатые хидатины и вавилонские турриды.

Кого опять принесла нелегкая?

Он услышал, как зашлепали по воде ноги, как моторка развернулась назад, в Ламу, а затем – негромкий, но настойчивый стук в дверь. Тумаини, его немецкая овчарка, забившись под койку, хрипло заскулила. Оставив блюдечки в мойке, он вытер руки и нехотя пошел встречать незваных гостей.

К нему заявились двое раскормленных журналистов из какого-то нью-йоркского таблоида; оба носили имя Джим. У них были теплые, влажные ладони. Он налил им травяного чая масала. Газетчики заполонили собой всю кухню. И объяснили, что получили редакционное задание сделать о нем материал, что дольше двух дней не задержатся и хорошо заплатят. Сумма в десять тысяч долларов США наличными устроит? Он вытащил из кармана рубашки раковину, церитиду, и начал вертеть ее в пальцах. Журналисты уже расспрашивали о его детстве.

– Вы действительно охотились на оленей карибу? А разве для этого не требуется острое зрение?

Отвечал он без утайки. Ситуация сложилась какая-то дикая, нереальная. Откуда свалились на его голову эти двое, почему они сидели у него за столом и приставали с расспросами, изнемогая от тяжелого запаха разлагающихся моллюсков? Под конец был задан вопрос о конусах и о том, насколько они ядовиты, а еще о том, часто ли к нему наведываются посетители. Насчет сына вопросов не последовало.

Всю ночь стояла духота. Небо за рифом то и дело вспыхивало зарницами и оттого казалось мраморным. Со своей койки он слышал, как журналисты в спальных мешках отбиваются от злобных муравьев кьяфу и чешутся. Перед рассветом он посоветовал обоим вытряхнуть обувь, потому как туда могли заползти скорпионы, и когда парни это сделали, из одного ботинка действительно вывалился скорпион, коротко застрекотал и юркнул под холодильник.

Взяв емкость для сбора морских раковин, коллекционер надел на Тумаини шлейку, пристегнул поводок, и собака повела их по тропинке к рифу. Пахло грозой. Журналисты семенили сзади. И были поражены скоростью его хода.

– А что такого?

– Ну, – замялись они, – вы же незрячий. А тропа коварная, всюду колючки торчат.

Из Ламу доносился высокий, сильный голос муэдзина, призывающего на молитву.

– Нынче рамадан, – сообщил коллекционер своим гостям. – Пока солнце находится над горизонтом, принимать пищу нельзя. Люди только пьют чай, а за еду возьмутся позже. Если захотите, можем наведаться в город. Там прямо на улицах будут жарить мясо.

К полудню они добрались вброд до большой подковы рифа. Позади них тихо плескалась лагуна, а впереди простиралось море. Начинался прилив. Тумаини, уже без поводка, стояла на грибовидном камне по брюхо в воде и тяжело дышала. Собиратель ракушек наклонился, его пальцы забегали по песку, затрепетали, раскопали бороздку. Выхватив сломанную раковину, похожую на прялку, он провел ногтем по ее рельефным спиралям и объявил:

– Fusinus colus! Длиннохвостый шпиндель!

При подходе волны коллекционер машинально подхватил емкость, чтобы ее не смыло. Как только волна отхлынула, он вновь запустил руки в песок: пальцы зондировали впадину между актиниями, останавливаясь на скоплениях мозгового коралла, и методично преследовали уходящую в песок улитку.

Один из Джимов захватил с собой маску для подводного плавания и теперь смотрел под воду.

– Погляди на этих синих рыб, – выдохнул он. – Надо же, прямо лазурь!

Коллекционер в этот миг размышлял о нечувствительности книдоцитов к условиям внешней среды. Эти стрекательные клетки даже после смерти самого полиподия способны хранить яд: в прошлом году выброшенное на берег щупальце пролежало восемь дней и полностью высохло, но на него наступил деревенский мальчонка – и получил сильнейший отек ног. После укуса рыбы-дракончика у одного мужчины разнесло правую сторону тела, он потерял сознание и сделался темно-лиловым. Когда-то давно от яда бородавчатки пострадал и сам коллекционер: у него сошла вся кожа с пятки, а новая кожа осталась неестественно гладкой и лишилась характерного рисунка. А сколько шипов морского ежа, сломанных, но все еще ядовитых, пришлось извлекать из лап Тумаини? Что будет с этими Джимами, если у них между толстых ног проскользнет желтогубый плоскохвост? А если за шиворот попадет рыба-крылатка?

– Вот то, ради чего вы приехали, – объявил он и вытащил из обваливающейся норки в морском дне улитку конус.

Повернув раковину, коллекционер осторожно держал ее двумя пальцами устьем вниз. Даже сейчас ядовитое жало было готово для атаки. Джимы поразились.

– Так называемый географический конус, – сказал собиратель. – Питается рыбой.

– Вот этот гаденыш трескает рыбу? – не поверил один из журналистов. – Он же меньше моего мизинца…

– Этот моллюск, – пояснил собиратель, опуская ракушку в ведро, – вырабатывает двенадцать сортов яда. Их количества у него в зубах вполне достаточно, чтобы моментально парализовать каждого из вас и утопить на месте.

Все началось, когда на кухне в хижине собирателя ракушек больную малярией буддистку по имени Нэнси, уроженку Сиэтла, ужалил конус. Моллюск прополз от океана под кокосовыми пальмами, через заросли акации, впрыснул порцию яда и повернул к выходу.

Или, быть может, это началось еще до Нэнси, быть может, все выросло из самого коллекционера. Точно так же, как растет раковина, чьи спирали зарождаются изнутри, обволакивая своего хозяина, чтобы противостоять морской стихии.

Джимы не ошиблись: коллекционер в свое время охотился на карибу. В возрасте девяти лет он жил в Уайтхорсе, на севере Канады, и отец в самую ветреную, снежно-слякотную погоду заставлял его высовываться из пузыря вертолетной кабины, чтобы отстреливать больных оленей из винтовки с оптическим прицелом. Через несколько лет у него была диагностирована хероидермия и дегенерация сетчатки; за год зрение ухудшилось настолько, что он уже практически ничего не видел, кроме очертаний предметов. В двенадцать лет, к тому моменту, как отец сподобился отвезти его за четыре тысячи миль к югу, во Флориду, чтобы показать специалисту, он уже, по сути, стал незрячим.

Офтальмолог понял, что мальчик слеп, как только тот вошел в дверь: одной рукой он цеплялся за ремень отца, а другую вытягивал вперед, чтобы не наткнуться на какое-нибудь препятствие. Вместо осмотра, в котором уже не было смысла, врач провел ребенка к себе в кабинет, снял с него ботинки и вывел через дверь черного хода по песчаной дорожке на мыс. Мальчик никогда не видел моря и теперь изо всех сил старался его почувствовать: сине-зеленые пятна волн и травы, смазанное солнце. Врач дал ему подержать ламинарию. Это был день настоящих открытий: маленький мечехвостый краб, забравшийся на панцирь крупного собрата, скопление мидий у подножья скалы. Стоя по щиколотку в воде, мальчик нащупал небольшой округлый предмет, размером с фалангу своего большого пальца, если не меньше. Он вцепился в эту ракушку, ощупывая панцирь и отверстие. Никогда еще он не держал в руках ничего столь совершенного.